А у самого горизонта в глубине острова виднелась гряда гор: одни вершины увенчаны были снеговыми шапками, другие представляли собою голый камень; и далёкие эти скалы в лучах утреннего солнца казались ярко-синими, только снега ослепляли белизною. А повсюду вокруг на пустоши громоздились кряжи вроде того, под которым Халльблит провёл ночь, и гребни, и мергели*, и бугры причудливых очертаний.
Тогда подошёл юноша к краю утёса и поглядел вниз, на море, что дыбилось и бесновалось, накатывая на берег далеко внизу; долго смотрел он туда и по сторонам, но так и не увидел ни корабля, ни паруса, ни чего другого, только волны ярились да кружили в небе морские птицы.
Тут молвил юноша: «Не лучше ли мне поискать хозяина, о котором поминал Лис? Ужели не перешлёт он меня к Земле Сверкающей Равнины? Горе мне! – теперь и я примкнул к числу скорбных странников, теперь и мне пристало взывать: «Где Земля? Где Земля?»»
С этими словами повернул Халльблит к утёсу, приютившему скитальцев на ночь, а по пути подумал и сказал: «Нет же, разве двор тот не ложь, как и всё прочее в байке Лиса? И разве не один я в этой омытой морями пустыне? Да, так; и даже образ возлюбленной моей, привидевшийся мне во сне, может статься, тоже обманный мираж; ибо теперь понимаю я, что Крошка Лис во всём куда мудрее, чем пристало и подобает смертному». И снова сказал он: «Однако же по крайней мере продолжу я поиски и погляжу, не найдётся ли на этом злосчастном Острове ещё человека, и тогда в худшем случае мы сразимся, и погибну я от лезвия и острия, но не от голода; а в лучшем случае мы подружимся и побратаемся, и выручим друг друга». Засим подошёл Халльблит к утёсу, и с трудом взобрался на его вершину, и сверху оглядел землю: и приметил, что между ним и горами, и, судя по всему, не так уж и далеко, курится дым; но не увидел юноша ни дома, ни иного признака жилья человеческого. И вот спустился он с утёса и повернулся спиною к морю, и двинулся в сторону дыма, меча из ножен не извлекая и положив копьё на плечо. Труден и каменист оказался путь: три лощины миновал Халльблит в предгорьях, и в каждой из них, узкой и пустынной, струился ручей, и убегал к морю, и будь то лощина или хребет, но повсюду взгляд различал только песок да камни, да чахлую траву, и ни следа человека или домашней скотины.
Так миновало четыре часа, однако недалеко продвинулся странник на своём пути. И вот поднялся он на вершину скалистого гребня, и сверху открылась глазам его широкая долина, по большей части поросшая травою, и текла там река, и на дне долины, равно как и по склонам, паслись овцы, коровы и кони. А у самой воды обнаружилось и жильё человеческое: просторные хоромы, и вокруг дома поменьше, сложенные из камня.
Тут возрадовался Халльблит, и поспешно спустился по косогору, и доспехи его бряцали по пути; и вскорости достиг подножия холма и долинной травы, и оказался среди конского табуна, и прошёл мимо пастуха и бывшей при нём женщины. Оба мрачно воззрились на чужака, но тронуть не тронули. Хотя отличались они сложением воистину великанским и видом весьма свирепым, безобразными их бы никто не назвал; были они рыжеволосы, и кожа женщины казалась белее сливок там, где не потемнела под палящим солнцем; оружия при них Халльблит не приметил, только мужчина сжимал в руке стрекало*.
И зашагал Халльблит мимо, и дошёл до самого большого дома, до помянутых хором: то было длинное приземистое строение, и взгляда не особо радовало, ибо представляло собою просто нагромождение камней с остроконечною крышей. Дверь оказалась низкой и тесной; пригнувшись, Халльблит вошёл внутрь, и слепящий блеск копья, что выставил юноша перед собою, померк в полумраке залы, и улыбнулся юноша, и сказал себе так: «Ежели нашёлся бы кто поблизости с оружием в руке, не желающий впустить меня живым, быстро закончилась бы повесть». Однако вошёл юноша в залу беспрепятственно, и встал у двери, и молвил:
– Доброго дня тому, кто здесь есть! Не поговорит ли кто с гостем?
Но никто не ответил ему, никто не поздоровался с пришлецом, и когда глаза юноши привыкли к сумраку, огляделся он по сторонам и ни души не углядел ни на полу, ни на возвышении, ни у очага; и царило в зале безмолвие, только потрескивали дрова в пламени, да крысы шуршали за обшивкой стен. |