– Доброго дня тому, кто здесь есть! Не поговорит ли кто с гостем?

Но никто не ответил ему, никто не поздоровался с пришлецом, и когда глаза юноши привыкли к сумраку, огляделся он по сторонам и ни души не углядел ни на полу, ни на возвышении, ни у очага; и царило в зале безмолвие, только потрескивали дрова в пламени, да крысы шуршали за обшивкой стен.

По одну сторону залы рядком выстроились откидные кровати, и подумал было Халльблит, что там могут обнаружиться люди; но поскольку никто не приветствовал его, юноша не стал обыскивать постели, опасаясь ловушки, и подумал про себя: «Останусь на открытом месте, и ежели найдётся охотник со мною переведаться, будь то друг или враг, пусть сам сюда идёт!»

И принялся Халльблит расхаживать по зале взад и вперёд, от кладовой до возвышения, и доспехи его и оружие гремели и бряцали при каждом шаге. Наконец показалось юноше, что слышит он тонкий и пронзительный брюзгливый голос, который, однако же, чересчур низок для крысиного писка. И остановился Халльблит, и замер, и молвил:

– Не заговорит ли кто с Халльблитом, чужаком и пришлецом в здешнем Дворе?

Тут тот же самый пронзительный голос выговорил такое слово:

– Зачем ходит дурень бесцельно взад и вперёд по нашему дому, в точности как вороны с карканьем порхают над скалами, дожидаясь тинга мечей и бряцанья жёлтых клинков?

Ответствовал Халльблит, и голос его загремел в зале:

– Кто называет Халльблита дурнем и насмехается над сынами Ворона?

Отозвался голос:

– Почему не подойдёт дурень к тому, кто сам к нему подойти не в силах?

Тут Халльблит подался вперёд, чтобы лучше слышать, и показалось юноше, что голос доносится с одной из откидных постелей, засим прислонил он копьё к столбу, и подошёл к примеченной кровати, и увидел, что лежит там человек, с виду до крайности дряхлый и весьма изнурённый, и длинные волосы его, белые, как снег, разметались по постели.

Завидев Халльблита, рассмеялся старец пронзительным, надтреснутым смехом, словно с издёвкой, и молвил:

– Привет тебе, чужак! Поешь ли?

– Поем, – ответствовал Халльблит.

– Так ступай в кладовку, – велел старик, – там, на полках, отыщешь ты пироги, и творог, и сыр; ешь на здоровье, а когда утолишь голод, пошарь в углу, и найдёшь бочонок отличного мёда, и там же ковчег и две серебряных чаши; наполни ковчег и неси его сюда с чашами вместе; а тогда потолкуем мы за добрым напитком, что хорош для старца. Поспешай же! – а то сочту я тебя вдвойне дурнем, который и за едой-то не додумается сходить, хотя и голоден.

Тут рассмеялся Халльблит, и пересёк зал, и заглянул в кладовую, и отыскал снедь, и утолил голод; и вернулся с напитком к Убелённому Сединами, что, завидев гостя, прищёлкнул языком и молвил:

– Теперь налей себе и мне, и скажи мне тост, и пожелай мне чего-нибудь!

– Желаю тебе удачи, – молвил Халльблит, осушая чашу.

Откликнулся старец:

– А я желаю тебе ума поболе; неужто кроме удачи и не пожелаешь мне ничего? Ну, какая удача у одряхлевшего старика?

– Ну что ж, – отозвался Халльблит, – так чего тебе пожелать? Уж не молодости ли?

– Да, всенепременно, – ответствовал Убелённый Сединами, – её и ничего другого.

– Стало быть, желаю я тебе молодости, ежели тебе это поможет хоть в чём-то, – отозвался Халльблит, осушая вторую чашу.