— Анни, ты хоть раз вспоминала обо мне за эти два года?

Вопрос прозвучал спокойно, как бы между прочим. Марианна бросила взгляд ему в лицо, но в холодных серых глазах не отражалось ни намека на чувство.

— Так как же? — терпеливо повторил он.

— Я… д-да, конечно, — выдавила Марианна. — Иногда.

— Иногда. — Хадсон задумчиво кивнул. — И с каким же настроением? Ты хоть немного сожалела о том, что сделала?

— Я… — Он держал ее за руку и, должно быть, почувствовал, как она вздрогнула, но его красивое лицо оставалось бесстрастным, словно выбитое на медали. — Хадсон… — Голос ее дрогнул и прервался. «Нет, я не смогу! — билась в голове паническая мысль. — Я не выдержу, не вынесу эту навязанную мне роль! Он слишком умен, еще немного — и увидит меня насквозь!» — Хадсон, в таких разговорах нет смысла.

— Сколько же личностей скрывается за этой прекрасной ширмой? — заговорил Хадсон тихо, словно обращаясь к самому себе. — Такое чувство, словно я сижу перед телевизором и смотрю шоу с переодеваниями. «А теперь попросим на сцену настоящую Марианну Хардинг!» — Он улыбнулся, однако в этой улыбке не было теплоты. — Но нет, напрасно надеяться. Ты никогда этого не сделаешь.

— Чего? — спросила Марианна.

— Не покажешь мне свое настоящее лицо.

Он уставился на нее тяжелым взглядом. Марианна залилась краской, отчаянно придумывая подходящий ответ.

— Ты так говоришь, словно я — какая-то загадка, — пробормотала она наконец.

Но Хадсон уже не слушал: повернувшись к старику-крестьянину с корзиной спелых вишен, он на беглом французском спрашивал о цене ягод.

Присев на старую каменную стену, окружающую базар, они ели алые, напоенные солнцем вишни. День уже клонился к вечеру, и солнце утратило свой безжалостный жар. От нагретых камней исходило тепло, во всем чувствовался мир и покой, и пронзительное ощущение потерянного счастья вдруг охватило Марианну.

Она знала, что навсегда запомнит этот день — звуки и запахи марокканского базара, тепло древних камней, вкус вишен. И Хадсона рядом.

— Анни, ты счастлива? — послышался вдруг его голос. — Довольна жизнью в Лондоне и работой? У тебя есть все, что тебе нужно?

Как он может спрашивать!

— Да, еще бы! — ответила она с сияющей улыбкой, хотя едва не подавилась вишней от этого вопроса. — А ты доволен?

— Своей работой? — Он задумчиво покачал головой. — Конечно, это очень важная часть моей жизни, но не вся жизнь. Есть еще досуг.

«Видела я твой „досуг“ в отеле!» — подумала Марианна, вспомнив рыжую красотку. Острая боль — боль ревности — пронзила ей грудь.

— Очень хорошо, — произнесла она, выдавив из себя еще одну улыбку.

— Ты думаешь? — сухо отозвался Хадсон, и взгляд его скользнул в сторону, где торговцы укладывали свои пожитки, собираясь в неблизкий путь к родным селениям. — Да, я стараюсь соблюдать равновесие между работой и отдыхом. В старину говорили: «На том свете отдохнем», но для меня эта поговорка звучит глупо. Мне приходилось видеть людей, в буквальном смысле надорвавшихся на работе, и ничего хорошего в этом нет, поверь мне.

Марианна ясно представила себе, как, наработавшись вдоволь, Хадсон предается «отдыху» с рыжей красавицей.

— Разумеется. — Ответ прозвучал слишком резко, и она поспешно добавила: — Ты занимаешься спортом? Что ты делаешь, чтобы расслабиться?

Хадсон окинул ее взглядом, полным холодного удивления, и Марианна прикусила язык.