Алексей приступил к обыску помещения. Но воспользоваться классическим полицейским методом, которым он, как бывший сотрудник прокуратуры, разумеется, неплохо владел — методично осматривать стену за стеной со всеми прилегающими предметами обстановки, продвигаясь по заранее выбранному направлению — Алексей сейчас не мог в силу понятной причины — недостатка времени. Поэтому он приступил к осмотру, руководствуясь здравым смыслом и опытом и задаваясь вопросом: куда бы Базаров мог спрятать изобличающие его вещи?

Шумилов прекрасно понимал, что вряд ли владелец банкирской конторы Наум Глейзерс смог выплатить Базарову все деньги разом. Тысяча сто с лишним облигаций имеют курсовую стоимость более миллиона рублей, даже если вор продавал их за полцены, всё равно, пятьсот тысяч — это колоссальная сумма, в обычной конторе просто не могло быть такого количества свободных денег. Скорее всего, Глейзерс выплатил Базарову небольшую часть, тысяч, эдак, десять-пятнадцать, вряд ли больше. На остальную же сумму банкир выписал расписку, по которой обязался выплатить недостающие деньги по мере поступления средств в течение какого-то срока, может, полугода, может, более того. Поэтому Шумилов предполагал прежде всего отыскать подобную расписку или вексель.

Он приступил к осмотру ложа Базарова. Заглянул под тюфяк, пошарил между подушками, тщательно помял сами подушки, понимая, что документ может быть спрятан в пере, переворошил тряпьё в ногах. Ничего подозрительного. Заглянул под кровать, где увидел ящик с обувью и всякими вещами: молотком с ломаной рукояткой, шилом, обрезками старых валенок, мотком бечёвки, одним словом, ничего существенного там не оказалось, такие вещи впору именовать хламом. Не доверяя, однако, первому впечатлению, Шумилов вытащил ящик и проверил каждый предмет, лежавший в нём, засовывал руку в обувь, осматривал рукояти инструментов. Как будто всё в порядке. Что ж, следовало двигаться дальше!

Алексей решил подступиться к сундуку. Тот оказался заперт на грубо сработанный навесной замок, но для Алексея эта преграда не оказалась непреодолимой. Воспользовавшись добротным золингеновским ножиком со складными лезвиями, который он всегда носил в кармане пиджака, Шумилов спокойно отжал язычок, блокировавший дужку, и открыл замок без ключа. Перед тем как отбросить крышку, взглянул на часы — минули десять минут из тех сорока, которые он отвёл самому себе на обыск.

В сундуке оказалось исподнее бельё, две новые полотняные и одна потертая, но свежестиранная фланелевая сорочки, новые отрезы на портянки и пара почти новых шёлковых носков. «Не иначе, как хозяин с барского плеча кинул, вернее, барской ноги; отблагодарил лакея в один из своих покаянных приступов», — подумал Шумилов. Ничего заслуживающего внимания он в сундуке не обнаружил — ни бумаг, ни ключей, ни квитанций, то есть вообще никаких намёков на наличие у владельца денежных средств в любом их виде.

«Но ведь должно же быть хоть что-то,» — обескуражено размышлял Алексей Иванович. — Не мог выпускник Коммерческого училища не курящий, не пьющий и в карты не играющий ничего не отложить на чёрный день!» Из сорока минут, отмеренных на обыск, минули уже восемнадцать. Мешкать не следовало. Взгляд Шумилова упал на одежду, развешенную на гвоздях над сундуком. Он принялся проверять карманы и ощупывать ткань. И тут-то — вот она, Фортуна! — в поле пиджака явственно хрустнула крепкая бумага, многократно сложенная.