— Герсфельд заподозрил, что оказались вскрыты пакеты с облигациями из уставного капитала «Общества…» — закончил его мысль Шумилов.

— Вот именно. А коли так, то… кассиру немедля сдать ключи, кассовый журнал и журнал текущих операций и… кх-м-м… покинуть помещение! Я, как вы понимаете, состоял в числе назначенных ревизоров и почти семь часов сидел не разгибаясь, пересчитывая деньги и ценные бумаги. Эх-ма, такой работёнки никому не пожелаешь. И ладно бы разрешили перенести работу назавтра, но нет! нельзя парализовывать работу «Общества…» на двое суток.

— И чем же сердце успокоилось?

— Да ничем, собственно. У нас всё в порядке. Откуда эти облигации берутся, я не знаю, но знаю, что не из наших загашников.

— А что, неужели торговля Глейзерсов показалась шефу департамента до такой степени подозрительной, что он поспешил сказать об этом Герсфельду?

— Как я понял со слов господина Председателя нашего Правления, их, Глейзерсов, банкирская контора продаёт облигации с заметным дисконтом в любых количествах всем желающим — хоть по десяти штук в руки, хоть по пятидесяти. Бери! Они ведь достаточно дороги, особенно много не возьмёшь, не разбежишься. Но согласитесь, торговля с дисконтом, скажем, в восемь или десять процентов выглядит несколько необычно и подозрительно.

— Никаких сомнений в подлинности облигаций нет?

— Ну, что вы, Алексей Иванович, — Разорёнов даже рукой махнул. — Сие слишком грубо, я бы даже сказал, топорно. Это же вскроется моментально! Глейзерсы не дураки же так рисковать! Не-е-ет, даже не сомневайтесь, облигации настоящие.

— А казначейство никак не может быть подключено к установлению их источника?

— А на каком основании? Ну, продаются ценные бумаги всякими еврейскими и нееврейскими банкирами, так их для того и эмитировали; ну, цена у них кажется заниженной от установленной по городу, так ведь это как посмотреть… может, как раз в городе она завышена, а Глейзерсы установили оправданную цену. Они хозяева и имеют полное право котировать облигации так, как пожелают — это рыночный товар.

Шумилов почувствовал, что требуется каким-то образом объяснить свою заинтересованность всей этой историей с казначейскими облигациями, иначе Разорёнов может насторожиться, почему это отпускник так настойчиво говорит на эту тему.

— Я, знаете ли, Константин Владимирович, думаю, а не прикупить ли мне несколько облигаций у этих еврейских банкиров… как их там? — Алексей сделал вид, будто не помнит фамилии хозяев конторы.

— Глейзерсы — Наум и Филипп, — подсказал Разорёнов.

— Вот-вот, у них. Коли дисконт и правда такой значительный, и облигации подлинные, то это же верное вложение денег! Как полагаете?

— Вы знаете, Алексей Иванович, я бы и сам прикупил, — кивнул бухгалтер. — Надо бы открыть «Биржевые ведомости», посмотреть, почём сейчас они котируются, а потом заглянуть в контору к Глейзерсам — это на Полтавской улице — и уточнить, за сколько они продают. Если и впрямь дешевле среднегородской цены, то смело можно брать. Как дипломированный специалист по финансу и кредиту даю вам на это добро! — улыбнулся Разорёнов.

Ближе к полуночи Агафон Иванов привёз на подмену Владиславу Гаевскому филёра из отряда наружного наблюдения. За всё это время Селивёрстов квартиры своей не покидал и потому ничего ценного наблюдение за местом его проживания сыщикам не дало.

Выйдя на Каменноостровский проспект, полицейские неспешно пошли в сторону Невы. После прошедшего короткого дождя ночь сделалась на удивление тиха и безветренна, город казался уже полностью погружённым в глубокий сон, и весь этот полуночный антураж очень способствовал разговору по душам.