Путилин к полудню третьего сентября закончил принимать доклады агентов, работавших по делам, которые шеф Сыскной полиции считал нужным лично курировать, и распорядился доставить к нему в кабинет задержанного Чебышева.

Когда пара конвойных полицейских с шашками наголо ввела Василия в кабинет Путилина, Иван Дмитриевич посмотрел на него почти ласково, точно увидел закадычного друга.

— Садись, Василий, — сказал он приветливо, кивком указав на стул с высокой спинкой, приставленный к столу. — Бывал ты здесь, помнится, и не так давно, года не прошло. Но судьба, видать, у тебя такая — вернуться на это место…

— Уж точно, ваше высокоблагородие, — согласился Чебышев, — даже и не знаю, с чего это Фортуна ко мне тылом оборотилась. Грехов за собою не ведаю, на все вопросы господ агентов, — последовал лёгкий поклон головы в сторону сидевшего на стуле у стены Агафона Иванова, — ответил чистосердечно, без утайки.

— А что ж ты так от полиции побежал-то, а-а? В окно прыгнул, точно заяц? — с усмешкой поинтересовался Путилин. — Нормальные люди при появлении полиции в окна с пятого этажа не бросаются!

— Так откуда ж я знал, что это полиция явилась? Господа были в штатском, оне, конечно-с, объявили себя полицейскими, да только ведь, что толку в словах? Любой бандит назваться полицейским может! А я-то спросонья не разглядел: слышу шум, голоса мужские, ну, думаю, пьяный разбор какой-то предстоит… Сам-то я человек поведения тихого, скромного, непредосудительного — да вы-то прекрасно знаете, ваше высокоблагородие! — мне в эти пьяные дела встревать нет резону. Вот я и… того… — Чебышев запнулся, — решил в окно выйти. Ну и вышел. Заметьте, сопротивления не оказывал, за ножи да табуреты не хватался. А то, что в окно прыгнул, так то законом не возбраняется, я может, через раз в окна выхожу, манера у меня такая.

— Ох, Василий, говорлив ты чего-то сделался, — покачал головою Путилин, — совсем страх перед полицией потерял. Надо бы тебя закатать куда-нибудь.

— Не надо, не надо, ваше высокоблагородие, — замахал руками Чебышев. — Меня господин Иванов заверил, что ежели я чистосердечно всё расскажу вам, то мне никаких преследований чиниться не будет!

— Вот и прекрасно, Василий. Расскажи-ка мне всё, о чём ты рассказывал прежде господам Гаевскому и Иванову.

— Это, стало быть, про службу мою у скопцов?

— Вот именно.

— Дело было так, — вздохнул Чебышев, — бес, конечно, меня попутал, в такой улей влез, эх-ма-а! На Крещенье устроился я к купцу Яковлеву Проклу Кузьмичу в конюшню его; я ведь лошадник, люблю животинку, толк в уходе знаю, да и управляться умею… Да вы же знаете! Устроился с полным пансионом — это чтобы и кормёжка была, и жить при доме. Яковлев, вроде бы, скопец, ну, так про него говорили… а мне так всё равно, хоть чёрт лысый, пускай только деньги платит. А денег у него очень много, зело богатый купчина. Начал я приглядываться, как бы… как бы умыкнуть его кассу. Ввёл он меня в соблазн, как сейчас понимаю, умышленно это сделал, купил меня с потрохами. Решился я, короче, «взять» его кассу в отсутствие хозяина. У него случались длительные отлучки: по два дня, по три… Разведал всё, комнаты, там, коридоры, двери, замки какие… Полез ночью, когда купца дома не было… Грамотно всё продумал, даже об отходе позаботился на случай внезапного возвращения хозяина — через окно в чердаке, в торце дома, выходящем прямо в сад.