— Скажи-ка, Василий, ты ведь мужчина умный, в понятиях блатных толк знаешь, все эти «разводки» насквозь видишь… Как сам-то думаешь, чего добивался Яковлев, устраивая тебя к Соковникову?

— Думать можно всякое, — Чебышев вздохнул, — да только ничего хорошего для меня в его планах не было. Запутать они меня желали в какую-то историю, чтобы потом крайним сделать. Репутация у меня какая? Аховая! Тот же самый Селивёрстов потом бы сказал: «Чебышев — вор, под судом был, моё доверие обманул, подложное письмо рекомендательное представил». И был бы я замазан в этом… в этом… выше головы.

— Ты ведь знаешь, что Николай Назарович скончался? — уточнил Путилин.

— Так точно-с, ваше высокоблагородие. Господа агенты Иванов и Гаевский сказали-с.

— Можешь вспомнить, чем занимался в ночь с двадцать четвёртого на двадцать пятое августа?

— Так точно, могу. Господа агенты уже интересовались. У меня alibi шикарное: играл в карты, в «фараончишко», в весёлой компании, из дома не отлучался, меня видели и вечером, и ночью, и под утро. Если вы думаете, будто я как-то прикосновенен к тому, что случилось с Соковниковым, то это вы зря! Мои руки там не ходили — это точно.

— Это мы обязательно проверим, — заверил Путилин. — А ты покамест посиди у нас под караулом.

После того, как Василия Чебышева увели, Путилин забарабанил пальцами по столу.

— Ну, что, Агафон Порфирьевич, интересная история получается, — заговорил, как бы размышляя вслух, шеф сыскной полиции. — Господин Селивёрстов, стало быть, имел контакт со скопцом Яковлевым и притом настолько тесный, что был готов помочь ему в неких замыслах против своего же хозяина. Как думаешь, можем мы использовать Чебышева для того, чтобы прижать Селивёрстова?

— Это сделать не то чтобы можно, а прямо нужно.

— Чует моё сердце — большая удача для Чебышева, что в мае Соковников его рассчитал. Представь сам: умирает Николай Назарович, ценности пропадают, мы начинаем розыск и вдруг видим знакомое лицо! Батюшки, Васька, давно ли из тюрьмы на Шпалерной вышел и опять вляпался! Взяли бы мы Ваську в оборот и не выкрутился бы он. Конечно, чужой грех Чебышев, полагаю, брать бы на себя не стал, но мы бы решили, что он просто в «несознанку» пошёл и надеется когда-либо воспользоваться похищенным. Василий Чебышев далеко не ангел, но в данном случае мы приписали бы ему чужой грех. Он остался бы самым первым и самым очевидным подозреваемым, а между тем, сдаётся мне, настоящее хищение совершил бы совсем другой человек.

— Тот же самый, кто в действительности решился на кражу, — согласно кивнул Иванов.

— Что ж сказать, господа сыщики, молодцы! — похвалил Путилин. — Понимаю, что ночь не спали, суеты и беготни много вам досталось, но тем больше ваша заслуга! Хвалю…

Полтавская улица, перпендикулярная Невскому проспекту в его менее фешенебельной части, называемой петербуржцами Староневским, была короткой и спокойной. Расположенная вдали от суетливой Сенной и помпезной Большой Морской, она являла собой тихий и сдержанно-допропорядочный уголок Петербурга, отстроенный сравнительно недавно. Контора братьев Глейзерсов помещалась в бельэтаже большого доходного дома, по счёту третьего от проспекта. Кроме неё в доме размещалась масса других заведений — парикмахерская с выставленными в витрине подставками с надетыми на них париками, аптека, ломбард и хлебная лавка.

Банковская контора в отличие от обычного коммерческого банка являлась заведением небольшим, имела разрешение только на ограниченный круг операций, работала с меньшими суммами и, как следствие, оттягивала на себя менее состоятельную клиентуру.