— Когда вы намерены начать? — спросил Бобовский.

— В Троицу. Да, да. Это самое удобное время, русские, как обычно, перепьются и их можно будет брать голыми руками. Вы сминаете первые заставы, и когда они побегут, мы пустим атамана Заруцкого с казаками, он дорубит бегущих. И путь будет открыт к сердцу Москвы.

— Вы не находите, пан Рожинский, что победителем окажется этот ваш атаман. Он на конях первым доскачет до Кремля.

— Допустим, — хмыкнул гетман. — А что вы предлагаете?

— Я полагаю, что первыми в Кремль должны войти мы — поляки, а не этот сброд.

— Я понимаю вас, пан Бобовский, но как это сделать практически? Сказать Заруцкому: доскачешь до Красной площади, жди нас, мы придем, в Кремль войдем. Так, что ли?

— Зачем вы так шутите, гетман. Вы же главнокомандующий, скажите ему, мол, будь в резерве и все.

— Ну что ж, это мысль. Резерв тоже необходим.

Полковник Бобовский точно с утра в Троицу напал на заставы русских за речкой Ходынкой и смял их. Как и предполагалось, они почти не отстреливались, многие были побиты еще во рвах, уцелевшие кинулись бежать. Ротмистр Борзецкий подскакал к Бобовскому:

— Пан полковник, надо конницу пустить, она на их плечах влетит на Пресню.

— Командуйте своей ротой, ротмистр, и не суйтесь с советами к старшим. Они бегут, гоните их сами да не обскачите свою роту, а то «на их плечах» в полон угодите.

Окрыленные первым успехом поляки гнали русских до истока Черногрязки. Здесь они встретили с десяток гуляй-городов, не успевших еще развернуться бойницами в сторону врага.

В одном из «гуляев» в темноте и полумраке стрелецкий десятский Ванька Стриж орал на переднего катальщика:

— Сысой, гад, повертай нас, повертай к имя.

— Колесо в яму попало, загрузло, — кряхтел катальщик Сысой. — Пусть Голяк на себя потянет.

— Иди в задницу, — кричал задний катальщик Голяк. — Сам влез, сам и вылезай.

— Чучелы! Обоим хари побью, — орал вне себя десятский, прижимая к плечу приклад самопала и пытаясь через узкую бойницу увидеть врага.

Снаружи доносился крик, топот сотен ног, мат. Именно по мату Стриж определял своих, потому и не дергал за крючок. Ждал, когда заругаются по-польски. И дождался. По стволу его самопала так чем-то ударили, что едва не выбили десятскому плечо. Именно в это время второй стрелец с самопалом и выстрелил. Коробка «гуляя» наполнилась пороховым дымом. Все закашляли. Стриж, кашляя и матерясь, дернул за крючок свой самопал, но тот не выстрелил.

— А-а, черт! Васька, дай другой, — крикнул Стриж, кидая самопал за спину.

— А что с ним? — спросил за спиной заряжающий.

— Черт его знает, наверно, кремень от удара вылетел. Давай вторую ручницу.

Приняв от заряжающего второй самопал, Стриж хотел высунуть его в бойницу, но в этом время в отверстие влетело с силой копье, едва не угодив в десятского.

— Ага-а, пся кровь, попались! — орал кто-то снаружи, пытаясь просунутым в бойницу копьем нащупать кого-нибудь живого. И зацепил-таки заряжающего, копавшегося за спиной десятского. Тот охнул, но доложил:

— Ванька, кремень на месте.

— Че ж она осекалась?

— Ты порох с полки сдул.

— Сдул?! Сбила какая-то сука.

— Так пали.

— Какое пали. Лях вон копьем шурует, того гляди зацепит.

— Так сломи его.

— И верно. — Стриж обложил ручницу, ухватился за древко копья и сломил его как раз о закраину бойницы.