— Но я же должен знать.

— Ничего ты не должен, твое время прошло. Сиди и не рыпайся, пока мы тебя терпим.

И уже вечером, при свечах ввалившийся к царю пан Тышкевич, изрядно подвыпивший, начал приставать к Дмитрию:

— Ты кто такой? А? Ты кто? Молчишь, мошенник. Я тебя выведу на чистую воду.

Шут Кошелев, находившийся при царе, кое-как выпроводил ясновельможного.

— Ну что, Петр, — обратился к нему Дмитрий. — Бежать пора. Нечего ждать от них хорошего.

— Опять ведь поймают, государь.

— На этот раз не поймают. Мы никого с собой не берем, и никто ничего не заподозрит.

— А царице не сообщим?

— Ни в коем случае. И она не должна ничего знать, и Гавриле не надо говорить.

— Что тогда надо делать?

— Принеси мне драный крестьянский армячишко с шапкой.

— В армячишке замерзнешь, государь.

— Ну ладно, кожух какой-нито постарее. И ступай запряги в извозные сани лошаденку мухортую, кинь навильника два навозу и подъезжай к отхожей будке, я выскочу из нее и… Давай, Петро, терпения моего нет уже.

Переодевшись в крестьянское платье, напялив драный кожух, надвинув на самые глаза шапку, царь в темноте пробрался к отхожей будке, влез в нее. И когда послышался вблизи скрип полозьев и фырканье лошади, выскочил, пал на теплый навоз, шепнул жарко:

— Погоняй, Петька.

— Куда?

— На Калугу гони.

С утра в Тушинском лагере начался переполох: пропал царь! Рожинский, злой как волк, носился по избам, ворвался даже к царице в покои, вскричал гневно:

— Где этот чертов царь?!

— А мне откуда знать? — возмутилась Марина такой бесцеремонностью гетмана. — Это я вас должна спросить: куда вы его дели?

Гремя саблей, Рожинский мчался дальше, огрел плеткой дворцового караульщика:

— Прозевал раз-зява!

Досталось и царскому постельничему Гавриле: почему не сообщил?

Взволновались казаки: «Ляхи выжили государя!»

Бегство царя, казалось бы совсем ненужного полякам человека, сломало все планы Рожинского. Среди жолнеров все настойчивее зазвучали голоса: «К королю! Пора к королю. Он зовет, он наградит».

Узнав, что Тышкевич последним ругал самозванца, Рожинский, ухватив его за воротник, тряс как грушу:

— Говори, сучий потрох, что ты ему говорил вечером?

— Ей-ей, пан гетман, ничего зазорного, — клялся напуганный Тышкевич. — Это вы днем изволили пригрозить ему, он и струсил.

— Я?

— Вы, пан гетман, я своими ушами слышал.

— Что я мог сказать ему грозного?

— Вы сказали, что мы тебя скоро не вытерпим.

— Неужли я так сказал? — дивился Рожинский, тужась вспомнить свои ругательства. Вспоминалось, что действительно ругал «царенка» и даже вроде кулак под нос подносил. Ах, кабы знать!

Донские казаки собрали свой казачий круг, на котором решили: «Идем до государя в Калугу». Рожинский, узнав об этом, пенял Заруцкому:

— Иван Мартынович, что же это? Остановите их.

— Чем я их остановлю?

— Скажите, что я выкачу пушки и расстреляю их.

— Не советую, пан Рожинский, казаков этим не испугаешь.

— Что же делать?

— Надо было хорошо хранить царя.

— Да хранили ж его як цацу, чтоб он пропал.

— Хранили б — не сбежал бы. Было ж уже раз — бежать хотел, успели упредить.