– Иегуди Менухин, – тут же ответил Грегорио.

– Прекрасно, один‑ноль в твою пользу. А это кто?

Пердомо понял, что музыкант, который держал свой тяжелый инструмент в одной руке, словно это был горн, умеет обращаться с детьми, и тут же переключился.

– Отведите меня к телу, – попросил он тромбонистку, в то время как Грегорио и музыкант потихоньку удалялись, продолжая угадывать, кто изображен на фотографиях.

– Пойдемте сюда, это в другой части здания, – отозвалась женщина.

И они направились туда, где был обнаружен труп Ане Ларрасабаль.

По дороге Элена Кальдерон назвала себя и объяснила инспектору, что такое Хоровой зал.

– В этом здании, кроме Симфонического и Камерного залов, есть зал для небольших собраний, конференций и показов. Он небольшой, человек на двести, и сегодня не использовался.

– Вы вызвали полицию?

– Да, конечно, как только нашли тело.

– Тогда они скоро прибудут, но раз уж я здесь, то лучше будет, если я взгляну на тело, хотя я и не на дежурстве. Надеюсь, там никто ничего не трогал.

– Не знаю, я не входила в зал и не видела тела. Мне кажется, его обнаружил маэстро Агостини.

Пердомо и тромбонистка дошли до двери Хорового зала, и полицейский увидел, что она закрыта. На полу, рядом со входом, сидел во фраке первый виолончелист оркестра Андреа Рескальо. Закрыв лицо руками, он горько плакал. Рядом с ним стоял маэстро Агостини, который, казалось, сразу постарел лет на десять, и еще мужчина лет сорока пяти, с маленькими глазками и очень тонкими губами, в пиджаке и черной рубашке, который оказался главным дирижером Национального оркестра Испании Жоаном Льедо. У него было заметное брюшко, а рот кривила постоянная презрительная усмешка, из‑за чего Пердомо немедленно проникся к нему недоверием.

– Андреа, – позвала Элена Кальдерон и, наклонившись, тронула виолончелиста за плечо, – пришел полицейский.

Рескальо вздрогнул, словно его разбудили от страшного сна. Поднял голову и, увидев Пердомо, мгновенно собрался. Вытерев слезы платком, который держал в левой руке, правую он молча протянул Пердомо.

Полицейский еще раз продемонстрировал свой жетон, когда тромбонистка представила его дирижерам.

– Вот это скорость! – воскликнул Льедо. – Трех минут не прошло, как мы позвонили, чтобы сообщить о преступлении.

– Просто я был в партере, в числе слушателей, – любезно пояснил Пердомо. – Внутри кто‑нибудь есть? – спросил он, показывая на дверь.

– Только труп.

– Кто его нашел?

– Я, – сообщил Агостини, сделав шаг вперед. – Я отошел подальше от артистических, потому что хотел, никого не беспокоя, выкурить сигару, а потом, как следует поблуждав по коридорам, понял, что не знаю, куда идти. Стал открывать разные двери в надежде, что через какую‑нибудь попаду к артистическим, и вдруг случайно оказался в этом зале и увидел тело на фортепиано.

– Вы до чего‑нибудь дотрагивались?

– Только до двери. Она была закрыта, я ее открыл и снова закрыл, когда пошел за помощью.

– Вы единственный, кто входил туда, с тех пор как нашли тело?

– Да, насколько мне известно.

– Расскажите, что именно вы делали, когда вошли в зал и обнаружили труп.

– Я открыл дверь и, так как свет был включен, тут же увидел тело, распростертое на фортепиано. Я подошел ближе и удостоверился, что она не дышит.

– Вы дотрагивались до тела? – встревоженно перебил Пердомо.

– Нет, сеньор, было ясно, что она не дышит: грудь не двигалась. Я тут же понял, что она убита.

– Как вы поняли, что она убита? – поинтересовался инспектор.