Коммерсант широко улыбался, маленькие глазки довольно блестели. Казалось, он помолодел. Фелисито был без пиджака, в расстегнутой жилетке. Какой же он щупленький — грудь чуть ли не касается спины, да какой плюгавый — на взгляд Литумы, почти что карлик. Как только этот человечек, не склонный к бурному проявлению эмоций, увидел полицейских, он поступил совершенно неожиданным образом: раскинул руки и бросился обнимать капитана Сильву.

— Все случилось, как вы и говорили, капитан! — Фелисито восторженно лупил офицера по спине. — Ее отпустили, отпустили! Вы были правы, сеньор комиссар. Мне не хватает слов, чтобы выразить свою признательность. Я вернулся к жизни, и все благодаря вам. И вам тоже, сержант. Спасибо, огромное спасибо вам обоим!

Глаза его повлажнели от избытка чувств. Мабель принимает душ, она выйдет через секундочку. Фелисито усадил их в маленькой гостиной, под изображением Сердца Христова, перед столиком, на котором стоял вымпел с перуанским флагом и картонный язычок пламени. Вентилятор работал на полную мощность, пластмассовые цветочки колыхались от ветра. На все вопросы офицера коммерсант отвечал весело, размашисто кивая: да-да, с ней все в порядке, страху, конечно, натерпелась, но, по счастью, ее не били и, хвала Господу, не насиловали. Ее все время держали с повязкой на глазах, со связанными руками — что за бессердечные изуверы! Да Мабель им все сама обскажет, через секундочку она будет здесь. Фелисито поминутно вскидывал руки к потолку: «Если бы с ней что-то случилось, я никогда бы себе не простил. Бедняжечка! Весь этот крестный путь — и по моей вине. Я никогда не отличался религиозным пылом, однако теперь я пообещал Господу, что с этого дня буду ходить к мессе каждое воскресенье». «Да он от нее совсем без ума, втюрился окончательно», — подумал Литума. Определенно, он ее оттарабанит по первому разряду. Эта мысль напомнила сержанту, что сам он одинок и с женщиной не был уже бог весть сколько времени. Полицейский позавидовал дону Фелисито и сам на себя разозлился.

Мабель вышла к ним в халате с цветочками, в шлепанцах и в полотенце, обмотанном вокруг головы наподобие тюрбана. Такая Мабель — бледная, ненакрашенная, все еще с перепуганными глазами — показалась Литуме менее привлекательной, чем в тот день, когда она приходила в комиссариат для дачи показаний. Но сержанту все равно нравился ее вздернутый носик, ее тонкие лодыжки и изгиб стопы. Кожа на ногах у девушки была светлее, чем на руках и на плечах.

— Простите, что не могу вас ничем угостить. — Мабель жестом предложила гостям садиться. И даже попыталась пошутить: — Как вы понимаете, в последние дни мне было не до покупок, а в холодильнике не осталось даже кока-колы.

— Мы очень сожалеем о том, что с вами произошло. — Капитан Сильва отвесил церемонный поклон. — Господин Янаке сказал, что вам не причинили вреда. Это правда?

Лицо Мабель как-то странно исказилось: полуулыбка-полугримаса.

— Ну, после того как меня увезли, ничего такого не было. Меня, к счастью, не били и не насиловали. Но не могу сказать, что мне не причинили вреда. Мне никогда в жизни не было так страшно, господин полицейский. Я никогда не проводила столько ночей на полу, без матраса и подушки. К тому же — с повязкой на глазах и со связанными руками. Боюсь, мои кости будут болеть всю оставшуюся жизнь. Так разве это не вред? Но я, по крайней мере, жива, и это главное.

Голос у девушки дрожал, из глубины ее черных глаз то и дело накатывали волны страха, и ей приходилось сдерживать себя. «Мерзкие куриные задницы! — ругнулся про себя Литума. Сострадание к Мабель смешивалось с яростью. — За все заплатите, мать вашу».