Встретились они случайно. Выглядел, кстати, Андрюха вполне прилично: импортный костюмчик, удобные кожаные «шузы», дорогие часы на левом запястье. Только глаза его поразили Малышева: с красными прожилками на белках, красноватыми веками, и какое-то болезненное напряжение было во взгляде. Такое выражение Венька видел в глазах покойной матери – в зрелые годы она долго страдала арахноидитом и мучилась странными головными болями. От выпивки Андрей отказался. Венька тогда тоже уже не пил. Заварили крепчайший чай – почти «чифирок», как шутил Пахлан. И тогда, в душевном разговоре, Андрюха и выдал фразу, осевшую в памяти Веньки, как оказалось, бессрочно. Подняв на друга свои будто «заплаканные» глаза, одноклассник четко и раздельно обрисовал собственное жизненное кредо:

– Веньчик, все, что ты обо мне слышал от друганов, – правда. И то, что я хожу «под прикрытием», – тоже верно. А насчет здоровья… О том, как незаметно въедается наркота в нашу жизнь, как начинаешь с марихуаны, бесплатно, где-нибудь в школьном туалете, потом пробуешь клей и закись азота – и выглядишь в глазах девчонок настоящим мачо! Потом – несколько лет безумного счастья с герычем. А теперь – покупаешь дозу, просто чтобы выглядеть человеком, чтоб вернуться из того ада, куда тебя загоняет ломка, спускаешь все деньги, уходишь из дома – и знаешь, что в конце ждет обычный передоз. Об этом – я – знаю – все! Все, понимаешь? Я сам могу сагитировать кого угодно! А вырваться, и не только вырваться, но даже ослабить удавку, – еще никто не смог! Не дай бог тебе попробовать самому! Не дай бог!

Весь остальной разговор свелся к обычному: как дела, где работаешь, женился, не женился, живы ли мама с папой и сестренка (у Андрюхи) и тому подобная ерунда. В тот день Венька пообещал самому себе начать потихоньку сокращать дозы «икса». Даже попробовал «заместительную терапию» – спиртным. Но организм выдал такую реакцию, что Венька чуть не загремел в «Склиф» – по «Скорой». Любочке он тогда объяснил, что «отравился» – банкой маринованных опят из холодильника. Для наглядности даже вылил грибы в унитаз, а банку тщательно вымыл. И продолжал идти дальше, шагая, как по болоту, пытаясь нащупать ногами опору и не находя ее.

Буквально недели за две до их отъезда в пансионат Любочка вернулась домой – похорошевшая и счастливая, муж ее давно такой не видел. И, глядя прямо в глаза ему своими глубокими, темными-темными, агатовыми глазами, произнесла на одном дыхании:

– Знаешь, Енька, а ведь у нас с тобой новости! Доктор очень одобрил мой отъезд в санаторий и вообще посоветовал на время отказаться от выступлений и ночных «бдений» над стихами. А знаешь почему? Уже точно установили: у нас будет ребенок! Как вовремя ты слез с допинга, теперь можно только ждать и радоваться!

Малышев не выдержал – схватил свою звездочку в охапку и зацеловал, как никогда и никого на свете! А на ночь пришлось выпить двойную дозу препарата – чтобы заглушить в себе, чтобы избавиться и от слов уже покойного Андрюхи, и от образа шагреневой кожи, тающей в его руках, приближая к «часу Х» – дате отъезда…

Именно в эти дни Венька и ощутил – впервые в жизни – прелесть существования «здесь и сейчас». Каждый прожитый час становился для него бесценным, ведь он проживал в нем свое, случайно обретенное счастье. Любочка вся светилась и стала так прекрасна, что Венька должен был сдержать свое слово. Хотя и знал в душе, что теперь это слово вряд ли что изменит.

Время, когда его не торопишь, летит как-то особенно быстро! Выехали в четверг с утра – так, чтоб безо всяких дачников и без пробок на выезде из Москвы. Машину Венька вел сам – ведь жена теперь была в нем уверена! А Венька, зарядившись «на посошок» шестью таблетками, вел машину уверенно и невольно прислушивался к своим ощущениям – он и впрямь оставил дома всю свою заначку.