Болтовня – наказание, коньяк – компенсация.

И Глеб, и Ирина заулыбались, что явно подзадорило Амвросия Отаровича на длинный кавказский тост. И естественно, тост был за прекрасных женщин, за таких прекрасных, что даже молодая луна и утренняя заря меркнут в сравнении с ними.

Но Быстрицкая ничуть не смутилась. Подобные тосты в свою честь она уже слышала в этом доме.

– Вы неизменно льстите мне, – сказала она, чокаясь с генералом.

– Да уж, наверное, я не меняюсь. Хотя, между прочим, старею. А вот вы, Ирина… – Вы сейчас скажете, Амвросий Отарович, что молодею. В таком случае, у меня незавидная перспектива.

– Почему?

– Я стану маленькой девочкой, и Аня, когда подрастет, будет как бы моей мамой.

Генерал прищурился:

– А вы предпочитаете стареть?

– Не хотелось бы.

– Правильно, Ирина! Конечно же, вы молодеете.

Или я не прав, Глеб Петрович?

– Я согласен, – кивнул Глеб, ощущая приятный терпкий вкус отменного коньяка.

Ирина только пригубила. Она, как ни старалась, не смогла отказать себе в этом удовольствии, ведь коньяк был гак хорош. А вот в чае она себя ничуть не ограничивала и ела свежий черный хлеб с ветчиной и помидорами. Хозяин сказал:

– Вы уж извините за столь скромный ужин. Но вы сами виноваты, предупредили бы… – Что вы, Амвросий Отарович, мы, честно говоря, не рассчитывали и на это.

– Да ладно вам, не рассчитывали… Когда это такое было, чтобы в доме Лоркипанидзе не нашлось хорошего вина, коньяка и закуски? Да никогда такого не было, – сам же ответил на свой вопрос старый генерал.

– А вот у нас… – начала Ирина.

– Конечно же, все у вас хорошо, – и, благодушно улыбнувшись Глебу, Лоркипанидзе предложил:

– Если хотите закурить, то пожалуйста. Я сам не буду, сердце побаливает.

– Кстати, Амвросий Отарович, как ваш автомобиль? Я его несколько помял.

– Ничего. После той поездки я в него и не садился.

Правда, если быть откровенным, то и до того, как дал его тебе, – тоже. Но эту машину, наверное, только пресс и сможет помять. Как с пасхальными яйцами.

Все разбиваются, а одно – нет. Моя «победа» – такое пасхальное яйцо. Чуть подкрасил крышу, и порядок.

– Значит, на месте, – заключил Сиверов.

– А что, может понадобиться?

– Да нет, я просто так поинтересовался.

– Сперва ты просто так интересуешься, можно ли будет приехать на пару дней… – Может, и понадобится.

– Я тогда завтра проверю машину. Колеса подкачаю, масло залью, аккумулятор… – Я сам займусь, если вы не против.

– Не лишай ты меня такого удовольствия. Мне, старику, мало чего в этой жизни надо.

– Хорошая у вас машина, не хуже джипа, – Глеб сделал генералу приятное этим признанием, – гонял я ее по бездорожью… – Да уж, досталось автомобилю, но такая их доля.

Как у коня – носить седока.

Мужчины говорили, а Ирина слушала их беседу, понимая, что, несмотря на тревожное ожидание, наступили те быстротечные часы в ее жизни, которые она запомнит надолго именно потому, что ничего особенного не случилось. Она не могла знать покойного отца Глеба, но ей казалось, что тот непременно чем-то был похож на Лоркипанидзе. Нет – не внешне, а умением расположить к себе, делая это к тому же безо всякой для себя выгоды.

Быстрицкая не пила коньяк, она лишь нюхала его – поднося рюмку к губам. И тогда ей хотелось закрыть глаза и задержать дыхание.