|
Это приходилось хором повторять на утренних и вечерних построениях, потому вбилось в память. Но не в сознание Оборотня. Он относился ко всему этому как к своей работе, где неплохо платят, вкусно и регулярно кормят да еще и уважают. Уважение, выбитое им же самим: жесткими ломками собственной гордыни, тренировками до крови на мозолях, терпением чужих притязаний и смелыми отпорами непотребной наглости отрядных выскочек, — он ценил больше всего. Потому что, когда он был маленьким, он этого не имел. Когда он был маленьким, он только мечтал ответить силой на силу, унижением на унижение. Он мечтал быть сильнее всех. Теперь, кажется, у него это получилось. И вот он получил первое свое задание, в котором уже он будет командир, он сам или с отобранными им же помощниками будет управлять процессом. Он будет главным. Все будут выполнять его задания, а он — не будет. Он явно сумел построить свою жизнь.
Задание, правда, казалось парню довольно мутным. Начали они с того, что надо просто ухлопать кого-то. Потом оказалось, что прикончить его как раз нельзя ни при каких условиях. «Интересно, — вдруг подумал Оборотень, — в каких отношениях эта Лена с ее шефом? И почему меня это вообще заинтересовало? Меня это не касается, поэтому мне это неинтересно». Но образ Лены, ворвавшись, нагло устроился в самых первых рядах его сознания и ни под какими пинками со стороны его силы воли не соглашался уйти. Казалось даже, что чем больше он его выпихивает вон, тем ближе к экрану он оказывается, тем крупнее делается Ленино лицо, тем больше становятся ее глаза, тем глубже они смотрят в него. Оборотень помнил, что на одном из занятий по азам психологии им рассказывали о древнем самурайском учении, в котором говорилось о подобном явлении, кажется, что-то полезное. По законам буси-до (пути воина) считается, что быть одержимым какой-то мыслью — это недуг. Влюбиться, думать об одной женщине — это недуг для воина. Но и быть одержимым мыслью о том, чтобы перестать думать о ней, — это тоже недуг. Отдаться болезни — это уже способ перестать думать об избавлении и, значит, путь к избавлению. Не сопротивляться — значит не вступать в связь. Недуг либо сам уйдет из пустоты, либо переболит и иссякнет. Надо было расслабиться, надо было перестать гнать Лену из памяти. Она всего лишь женщина, она, как и все другие, пришла и уйдет сама. А вот та… Та не уйдет никогда, потому что…
…Стаса перевели в тот детдом, где жил брат, в пять лет. Стас еще совсем не понимал, что значит то, что у него есть брат и мать, пусть даже она и не может им заниматься из-за болезни. В пять лет он просто ощупывал окружающий мир, еще не мечтая о лучшей доле, потому что сравнивать-то было не с чем, вокруг все были такие же, как он. Переезд в другой детский дом, расставание с привычным миром стали для ребенка первой настоящей трагедией. Слово с непонятным значением «брат» обозначало весь этот кошмар. Причину потери Стасом прошлой маленькой уютной жизни звали Митей. Это был подросток пятнадцати лет, малышу он казался совершенно взрослым и чужим дяденькой, ершистым, горделивым и замкнутым. В детдоме он был главным. Учителя и воспитатели его ругали за хулиганство. Девчонки им восторгались. Пацаны если не поддакивали ему и не угождали, то, как минимум, не смели перечить. К Стасу Митя отнесся недоброжелательно, потому что стыдился, как он выражается, повесить себе на шею малолетнюю соплю. — Я не нянька ясельного учреждения! — возмущался он, когда воспитатели ругали его за то, что парень не помогает маленькому Стасику в бытовых делах или в учебе. Но обижать пацаненка никто не решался, потому что все знали, что Митяй — его брат. То, что он сам не проявлял признаков любви, совсем не значило, что он его не любит, и неизвестно было, как Митя отреагирует, если всерьез зацепить его брата. |
