– Ты видел? Где не работает сострадание – там действуют иные возможности. Впрочем, я на самом деле оптимист. Ты даже не представляешь, как много осталось солдат, которым все еще трудно выстрелить в ребенка. В наше‑то трудное время. Итак, довольно трепа. И не пора ли нам подкрепиться?

Респинеджи занимал верхний этаж и пентхаус в складском здании красного цвета. Здание стояло в непосредственной близости от «хвоста» сооружений раскопа. Почти весь эскорт был вскоре распущен, за исключением двоих из внешней охраны, прикрывавших нас по дороге до грузового лифта. Над головами раздавался металлический отзвук наших шагов. Когда мы поднимались на самый верх, под крышу, мальчик сказал:

– Если мне не изменяет память, все это помещение было заполнено артефактами первой категории. Их сортировали и упаковывали, чтобы потом отправить в Лэндфолл по воздуху. Бригады исследователей работали круглые сутки, посменно. Раскоп гудел день и ночь, а шум вы могли слышать по всей округе. Гул, похожий на сердцебиение.

– Вот чем вы занимались. Сортировали артефакты? – вопрос задала Вордени.

– Да, пока был совсем молод, – с насмешкой ответил Респинеджи. – Но я быстро прогрессировал. Знаете ли, открылись организационные способности…

Лифт прошел сквозь крышу складского помещения и лязгнул, остановившись в неожиданно ярко освещенном пространстве. Солнце попадало сюда сквозь высокие окна, освещая выгороженный в основном помещении прозрачный холл. Внутреннее пространство ограничивали стены, покрашенные в янтарный цвет.

Еще из лифта я обратил внимание на замысловатый дизайн, ковры и темный паркет пола. По центру располагалось нечто вроде бассейна, подсвеченного изнутри, вокруг которого стояли невысокие диванчики. Войдя внутрь, я понял, что углубление в полу было заполнено не водой. Там находился огромный горизонтальный экран, на котором пела женщина. По углам изображение воспроизводилось в более удобном для взгляда формате на двух вертикально расположенных экранах уже вразумительного размера. У дальней стены стоял стол, на котором чьей‑то заботливой рукой была разложена еда и напитки из расчета приблизительно на один взвод.

– Чувствуйте себя как дома, – распорядился Респинеджи. Его телохранитель опустил хозяина на пол у самого входа. – Я должен извиниться. Дела. Еда и напитки на столе. И, разумеется, видеотека, если пожелаете.

Звучавшая с экрана музыка стала чуть громче, и я узнал голос Лапинии. Жаль, что ее недавний дебют не вытеснил из эфира ритмы джанк‑сальса в исполнении группы «Чистое поле»: за прошлый год они просто достали. Вещица показалась мелодичной, правда, музыку время от времени прерывало мычание – наверное, имитация оргазма. Лапиния принимала разные позы, обнимая ногами ствол танка «Паук», и при этом проникновенно шептала в микрофон. Исполнялся парафраз на тему «Теперь ты в армии…».

Дорвавшись до бесплатного, Шнайдер начал подряд валить на поднос все, что предлагалось в этом буфете. Тут я обратил внимание, что два стоявших у лифта бойца охраны перемигнулись и тоже ринулись к столу. Казалось, Тане Вордени следовало пойти по их стопам, но она вместо этого взяла курс на окно. Ее исхудавшая, похожая на часть скелета рука отодвинула занавеску.

– Я говорил тебе, – обратился ко мне Шнайдер. – Если кто‑то и сможет прикрыть нас в этой части планеты, то только Джоко. В Лэндфолле он знает все ходы и выходы.

– Ты хочешь сказать, он жил здесь до войны?

Шнайдер покрутил головой:

– И до войны, и во время войны. Слышал, какого он мнения о чиновниках? Нет ни одного шанса проворачивать такие дела, если у тебя нет прихватов внутри системы.

– Если есть прихваты, зачем жить в этой сраной дыре? – тихо спросил я, не отрывая взгляда от Вордени.