Потом ушли в совершенно мутные разговоры о жизни, перемежавшиеся продолжительными паузами и рассматриванием ночной пустыни. Бипер в кармане Хэнда почти разрядился, издавая искаженные, едва понятные звуки.

Моргая от яркого света и зевая, мы отправились посмотреть, что за результат выдал компьютер. Прошло меньше часа, и, едва пробило полночь, мы отключили виртуального Хэнда, загрузив на его место в компьютере самих себя.

Окончательная селекция.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Я вижу их лица снова и снова.

Это не лица красивых и стойких к радиации боевых тел «Маори», одетые для Дэнгрека или дымящихся руин Заубервилля.

Нет. Я вижу их такими, какими они были до смерти. Лица солдат, выбранных Семетайром. Солдат, брошенных назад в пекло. Тех, кого я впервые увидел в безобидной обстановке виртуального отеля. Они знали те лица как свои собственные.

Лица мертвых.

Оле Хансен.

Европейское, до абсурда бледное лицо с белыми коротко остриженными волосами и глазами того спокойного синего оттенка, какой бывает лишь у медицинских приборов, и то в дежурном режиме. Прибыл с Латимера, в первой волне свежемороженых новобранцев Объединенных Наций в момент, когда все предрекали Кемпу скорое поражение. Никто не заглядывал дальше, чем за шесть месяцев войны.

– Лучше, чтобы это не стало очередной «Бурей в пустыне». – Его лицо еще носило следы солнечных ожогов. – Потому что, если так случится, лучше сразу вернуться на полку. Этот ваш клеточный меланин чешется, спасу нет.

– Для тебя есть путевка туда, где мороз, – заверил я. – Зима в Латимер‑Сити покажется раем. Знаешь, что погибла вся твоя команда?

Кивок.

– Видел вспышку с вертолета. Последнее, что я помню. Все понятно, это же ядерный фугас… Ведь просил: взорвите проклятую бомбу там, на месте. О чем говорить… Упрямые были, как черти…

Хансен служил в отряде подрывников под названием «Мягкое касание». Я как‑то слышал о них по «солдатскому телеграфу». У этих людей была хорошая репутация. Была.

– Значит, вы потеряли их навсегда.

Хансен повернулся на стуле, глядя куда‑то в пространство виртуальной комнаты, затем снова обратился к Хэнду.

– Можно?

– Будьте любезны.

Встав, Хансен направился к столу с частоколом из бутылок. Выбрав одну, наполнил стакан янтарной жидкостью до самой кромки. Потом вытянул руку со стаканом в нашу сторону и замер: губы сжаты, пронзительный взгляд голубых глаз.

– За «Мягкое касание», где бы ни были их гребаные атомы! Теперь эпитафия: «Нужно было выполнять приказы», гребаные приказы… И были бы сейчас здесь!

Одним быстрым движением он опрокинул стакан в глотку. Потом замычал и резко бросил посудину вбок, из‑под руки. Стукнувшись о мягкий ковер, она покатилась, в конце замерев возле стены. Хансен вернулся на свое место и сел. В глазах его стояли слезы, и почему‑то я решил, что это из‑за крепкого алкоголя.

– Какие ко мне вопросы? – резко спросил Хансен.

Иветта Крюиксхэнк.

Двадцать лет. Лицо черное до синевы. Судя по конструкции черепа, могла служить высотным перехватчиком: покатый лоб, плюс угрожающего вида украшения из стали, да пара вживленных разъемов, зеленого и черного цвета. У самого основания черепа я заметил еще три гнезда.

– Это что такое?

– Бонус‑пакет: тайский, мандарин и девятый дан карате‑шотокан. Ускоренная медицинская помощь в боевых условиях.

Она провела по разъемам пальцами так, как слепой читает шрифт Брайля. Словно впрямь оперировала вслепую и под огнем.

– А что у тебя на голове?

– Интерфейс спутнавига и порт концертной виолончели. – Она улыбнулась.