|
.. О бумаги бережении! Страх божий в сердца подданных вселять ежечасно... Опять же вот и ружья курковые, коли в Туле у нас производят... Их, я мыслю, продать можно подороже. Такоже и судьи вашего величества.., от них в судах наших порядки большие предвидятся, ежели взятки брать станут открыто... И вдруг затих: он понял, что потерпел поражение. Из-под зеленого козырька, скатывая пудру, вытекли две громадные слезищи. Впервые в жизни Остерман плакал бесхитростно - от души. Глубоко страдая... На этот раз он плакал непритворно! *** Вот когда началась схватка. Не на жизнь, а на смерть! Если хочешь выжить - убей Волынского: механик опытный, с рукою сильною, он за колесо ухватился и тянет машину Остерманову в иную сторону. Убить его! Распять его! Ибо - умен. Ибо - настырен. Ибо - до власти жаден и неспокоен... Вперед на врага! И боевая колесница Остермана вкатилась в покои императрицы. Сказал твердо, заведомо зная, что его слово - закон: - По смерти великого канцлера Головкина, на место упалое никак нельзя Волынскому в Кабинет входить, яко вору и смутьяну... Един есть претендент на это место - Ягужинский граф, коего, мыслю, из Берлина надобно срочно вызвать... Острие пики Остермана было нацелено и в Бирена. Даром, что ли, Пашка кафтан ему шпагою распорол? Анна Иоанновна посоветовалась с обер-камергером, и Бирен кандидатуру Ягужинского поддержал. Но думал уже совсем иначе: "Ягужинский-то Остермана изничтожит..." Каждый по-разному, но целил на "самобытство" Ягужинского. - А кого же в Берлин ставить? - спросила Анна Иоанновна. - Ваше величество, - отвечал Остерман, - пора фон Браккеля карьерно выдвигать, яко человека вам верного... - Хо! - сказал Бирен, смеясь. - Это славно придумано; все подлецы отлично уживаются в Берлине... Пусть Ягужинский едет к нам - в Петербург! "А я его, - думал Остерман, - под столом здесь, будто собаку, держать стану... Конъюнктуры, судари мои, опять конъюнктуры!" *** В эти дни Артемий Петрович жил, как во сне сладком. По домам ездил, проект свой читал. Хвалился: - Это мнение - начало, судари. Я буду сочинять и далее, дабы отечеству нашему пользу принесть. И не может так статься, чтобы пользы народу от меня не было... Волынский-то - вот дурачок! Разбежался в двери Кабинета, как министр. Но тут его встретил Иогашка Эйхлер: - Артемий Петрович, вас до Кабинета допускать не велено. Остерман слово взял с ея величества, что вашей ноги здесь не будет. И зовут для приобщения к делам тайным из Берлина вашего врага старого - графа Павла Ягужинского. - Пашку-то? - пошатнуло Волынского. - Это они ловко придумали. Плывут каналами темными, дьявольскими... Кинулся Волынский за подмогою к графу Бирену: - Ваше сиятельство, не дайте погибнуть... Остерман с Ягужинским давно по шее моей тоскуют! - Мой нежный друг, - ответил ему Бирен. - Я ведь только обер-камергер.., что я могу сделать? Я сам изнемогаю от этого проклятого вестфальского недоучки! - Но Пашка... Пашка! - терзался Волынский. - Эта каналья давно до шеи моей добирается! - Э-э-э, - ответил Бирен спокойно. - До вашей ли ему теперь шеи, если своя искривлена? Успокойтесь... Выбежал Волынский на Мойку-речку да под откос - прямо к проруби. Волочились по снегу тяжелые шубы собольи. Плакал с горя, баб у портомойни не стыдясь, и в лицо себе ледяной водицею брызгал. Нехорошо ругался - матерно, будто мужик сиволапый. |
