|
.. - ..мужика беглого трогать нельзя! - продолжал Волынский, на Куракина глянув. - Где сел - там и оставить его. Пущай пашет и кормится. Сытый мужик да баба в сытости, - глядишь, они новых хлебопашцев породят вскоре для нужд экономических. Вся сила России - в мужике! От земледельства происходит главный доход государства нашего. И так я мыслю: коли бежал мужик от князя Куракина - знать, ему худо было у князя Куракина. А на новом месте ему горазд лучше. А что мы с мужиком беглым делаем? Берем его за бороду и, вконец разорив, в цепях на худое место обратно же гоним. Живи там, где жил. А то место, за хозяина отсутствием, уже подурнело. Иной раз и леском заросло. Выходит, опять пашню подымай заново? А - чем? Кобылка - где? Сошка - где? Мы же у него все отняли... Вот и спрашиваю вас, господа высокие: льзя ли тако с народом обращаться? Нет, - чеканил Волынский, - нельзя! Грешно Россию с двух титек сразу сосать, да еще третью у ней, у бедной, требовать. Анна Иоанновна ноги с постели скинула, почесала пятку, и собачонка к ней запрыгнула. - Не горячись, Петрович, - сказала. - Тише едешь - далее будешь. Во всем поспешать не надобно.... Волынский далее говорил - о заселении краев южных, где Новой России быть, и опять о ландкартах речь повел, о том, что в экономии русской не только взять, но иной раз и дать надо: потомству откупиться, нельзя единым днем жить - только дураки одним днем проживают! - Сначала, - рассуждал дельно, - надобно возможное примерить на все лады, а потом требовать. А то, по-нашему, так выходит: дай, говорим мужику, с земли своей полтину в год. А земля тамошняя на гривенник родит. Сорок копеек долгу камнем виснут на хлеборобе. А след год уже с ножом к горлу лезем: дай полтину, да еще сорок копеек за прошлый год. Где взять? Мужик - в слезах. Чуть ночка стемнеет, лапти в руки - и пошел, куда глаза глядят. Вот вам и убыток в хозяйстве российском! Оттого и говорю, что политика экономическая есть фундамент богатства и бедности народа нашего... В азарт войдя, сорвал Волынский салфетку с подноса, и все увидели: стоят там чарки с водкой и лежат пять караваев - в румяных корках, испечены на диво искусно. - Пункт пятый мнения моего. Вот он! Тут все зубоскалить начали, издевки над ним строить. Хохотала и Анна Иоанновна, но Волынский был мужик не промах - он не смутился от смеха глупого. Он знал, чем угодить. - Ваше императорское величество, - сказал он, - завсегда рад бокал выпить за здоровье ваше... И, выпив, корочкой занюхал. Стало ему совсем легко. - Теперь, - заявил Волынский, - дело по этому пункту... О винокурении и отраве винной! Видели вы, господа высокие, как я чарку сглотнул махом за здоровье ея величества?. То мною пять хлебов зараз выпито! Я такой опыт произвел: из равных мер хлеба вина пересидел и караваи спек. И на каждую чарку у меня по караваю хлеба пришлось. Вот и разумейте: пьяница чарку выпил - знать, кого-то в отечестве хлеба на четыре дня лишил. Но что пьянице одна чарка? Ему вторую надобно... Вот он еще каравай хлеба съел! Давай теперь ему третью, скотине! Глядишь, в один день он, ничего не работая, у многих тружеников плоды труда ихнего отнял... Вот и утверждаю: водка - яд! И не токмо разум затмевающа, но и экономии государства нашего вредяща ужасно... - А ты умен, бес! - похвалила его Анна и Остерману велела: - Ну, теперь ты, Андрей Иваныч, расскажи нам с высоты разумения своего, каким способом Россию в благосостояние привести? Императрице с грустью отвечал Остерман: - Писано тут мною. |
