|
В эти дни сошелся Волынский с Иогашкой Эйхлером и Жаном де ла Суда - оба они при Остермане своими людьми считались. Люди они не знатные, но вполне разумные, и оба дружно Остермана презирали. Де ла Суда был образован и изящен, как истый француз, в языках докою был - от гишпанского до итальянского ведал. - А депеши посольские, - выпытывал у него Волынский, - кто из шифров в слова составляет? - Шифрами ведает лично Остерман, никому этого не доверяя. Иной раз заходит к нему Бреверн, но вице-канцлер и ему не верит. Он есть диктатор в политике русской, все делает на свой лад. Вот и сейчас русский корпус Ласси на Рейн загнали... - Что деется? - рассуждал Волынский. - Куда на Руси ни шагнешь, везде в Остермана, как в дерьмо, наступишь. И вонища округ такая - хоть святых выноси... А вы, сударики, меня не бойтесь. Я шумен бываю, верно. Но язык мой - не враг мне: пустое треплет, а нужное бережет, - утешал он Эйхлера и де ла Суда... Он знал: при Остермане "сударикам" худо живется, и стал не спеша перетягивать их на свою сторону - на русскую, своими конфидентами их делал. Чтобы они в него поверили, чтобы Остермана они ему с потрохами предали. И в этом успевал... А в одну из ночей, таясь часовых, неизвестный патриот подкинул к дверям Зимнего дворца проект "О экономических и промышленных нуждах России". Утром лакеи дворцовые случайно нашли эту рукопись и передали императрице. Анна Иоанновна таинственный проект этот перекинула из комнат своих в Кабинет и велела: - Обсудить в генеральном собрании министрами и выборными, коих я назначу. И проекты всем им писать о том, как привесть империю мою в дивное благосостояние! В число лиц, допущенных до писания проектов, попал и Артемий Петрович Волынский. На радостях он Кубанца своего целовал и говорил рабу верному слова такие - слова горячие: - Базиль! Рожа твоя калмыцкая, чуешь ли? Теперь господин твой не мальчик уже, а муж государственный... *** Вот уже много зим прошло, как Остерман не выходил из комнат своих - жарких, прокаленных и смрадных. Весь обложен подушками, в засаленных халатах, вице-канцлер империи лишь изредка выезжал во дворец. Тогда его заворачивали в шубы и одеяла. Он не дышал, боясь глотнуть русского ядреного морозца. Кабинетного министра империи клали в карету, простеганную изнутри мехами и ватой, и везли... В слюдяных окошках желтым казался снег, бежали желтые бабы, в громадной муфте покоились желтые руки вице-канцлера. А на штопаные кружева сыпалась желтая воскова пудра. Сегодня Остерман сказал де ла Суда: - Милый Жан, стерегитесь Волынского, я знаю, что вы у него бываете. И.., обещаю вам следующий чин! А вот Иоганну Эйхлеру он посоветовал другое: - Продолжайте и далее, мой друг, посещать Волынского. Я буду рад, ежели вы передадите мне его тайные мысли. И.., обещаю вам следующий чин! Писание проекта застало Остермана врасплох. Конечно, можно начертать бумагу - столь туманную, что никто не поймет. А чтобы дурь свою не показать, все будут восклицать: "Великий Остерман!" Но сейчас проект станет читать сама Анна Иоанновна, и она сразу спросит: "А прибыль где?.." Правда, есть проверенный способ избежать писания любых проектов. Для этого надо натереть лицо сушеными фигами, вызвать врача, и пусть все знают - великий Остерман снова помирает. Однако этот способ - крайность: "Болезнь и смерть мою прибережем!" Андрей Иванович Остерман понимал - ему грозит конкурс, и надо всех противников затмить своим разумом. |
