|
- Вот бы и тебе, дураку, с ним уйти... Молод ишо, надо на дальних морях отечеству послужить, а потом уж в Питере отираться... Случайно, сам того не желая, нос к носу столкнулся однажды флота прокурор с Волынским на улице; хотел было адмирал мимо пройти, вельможи не замечая, но Волынский руки широко распростер, будто обнять желал. - Бежишь от меня, Федор Иваныч? - спросил ласково. - Ты погляди, как немцы дружно живут. Один с крючком, другой с петелькой. И так вот, один за другого цепляясь, карьер свой ловчайше делают. У нас же, у русских, радение оказывают лишь сородичам своим. А слово - русский! - для балбесов наших ничего уже не значит. Недаром как-то спросил я одного: из каких, мол, ты? А он ответил мне: из рассеяно в, мол, свой корень вывожу. - Верно говоришь, что мы не россияне, а рассеяны, - согласился Соймонов. - Единяться нам, русским, надо, то верно. Но меж нами, Артемий Петрович, разница.., огромная! Я открыто борьбу веду. А ты макиавеллевы способы изыскиваешь. Сам же ты, вроде Остермана подлого, плывешь каналами темными. От такого упрека даже лоб покраснел у Волынского. - Да я, ежели наверх взберусь, - похвалился он сгоряча, - так я Остермана и всех прочих пришлых с горушки-то скину! - Может, и скинешь, - отвечал Соймонов. - Да ведь сам, заместо Остермана, и сядешь... Пусти. Не держи меня! И прошел мимо, гордый. Волынский зубами скрипнул. - Плохо ты меня знаешь, - крикнул вслед адмиралу. - Я даром словами не кидаюсь. Верю: быть мне наверху... *** Под вечер, домой приходя, Татищев давал раздевать себя новокрещену - Тойгильде Жулякову: за переход в веру православную Василий Никитич ему ежедневно по копейке дарил. - Ай, ай! - говорил Тойгильда. - Ты умная башка... Будет копейка - будет твой Тойгильда Исуське русскому молиться. Не будет копейка - шайтан лучше, шайтану кланяйся... - За отступничество от веры православной, знаешь ли, что сожжем тебя на костре заживо? Копейку получив, бежал новокрещен в кабак, покупал водки и водкой промывал гнойные глаза детишек своих. Дети кутятами слепыми в него тыкались, пищали. От водки глаза у них открывались трахомные - смотрели они на отца, его радуя... Под вечер просвистели лыжи под окнами. Вошел в канцелярию вогул крещеный Чюмин, долго глядел на Татищева с порога. - Твой генерал будешь? - спросил, на пол садясь. - Ну, я... Так что? Или россыпи тайные знаешь? Или ямы чудские приметил? Говори - я тебе пять копеек дам. - Дай рупь, - попросил Чюмин. - Было бы за што рупь давать. За рупь мне целую гору железа или золото укажи... Тогда - дам! Чюмин еще табаку просил, еще чаю просил: - Знаю гору, вся гора из железа... Вся, вся! ..Ботфорты Татищева, подбитые стальными подковками, 5 даже прилипали к горе. С вершины на сто верст (а может, и более) видны были окрестности. Руда из нутра горы столбами кверху выпирала. Отбил кусок, искрами брызнул железняк магнитный. Даже не верилось - чудо! Неужто вся гора сплошь из железа? На проверку так и выходило... Веками греби ее лопатой - никогда не исчерпаешь! Внизу карабкались по склонам штейгеры... - Эге-ге-гей! - кричал им Татищев с вершины. Гору эту, чудо природы уральской, он нарек именем Благодать (в честь царицы: Анна - благодать). И перед Анной Иоанновной он письменно хвастал: "...назвали мы оную гору Благодатью, ибо такое великое сокровище на счастие вашего величества по благодати божией открылось, тем же и вашего величества имя в ней в бессмертность славиться может. |
