|
.. Екатеринбург! Места гиблые. Когда пришли сюда, здесь туман плавал едучий. Лес брали штурмом, как берут шанцы крепостей. Трясло летом от дождей, пожирал людей гнус, а зимами стонала солдатская кость от лютости морозов. Не стерпели! Бросили все к бесу и ушли прочь. Остался в диком лесу один генерал де Геннин, мерз у костерка; обложился пистолями - от зверя и башкира. Нагнали тогда армию, секли беглецов и вешали, вернули из-под самого Тобольска обратно на Урал, чтобы Екатеринбург они достроили... А теперь - глянь! - кабаки торгуют вином, сидят там люди добрые, мастера дела рудного, искатели, и меж собою судачат: - Перво дело - дух. А дух тамо-тко е! Вышел я на речку и знак приметил. В лесу ямы издавна копаны. Не иначе, чудь белоглазая "Чудью белоглазой назывались на Руси племена финно-угорской группы, населявшие когда-то северные края России." уже работала там во времена прошлые. На доски стола кабацкого из котомок бродяжьих падали куски - в блеске, в искрах, в жилах. И сдвигались над ними лохматые головы: - Изгарь.., медь.., малахит... Золото! - Цыц! Дух от верной был, от земли так и прядало... А вокруг - ночь и лес. Но здесь, в городе, людям уже все обыкло. И человек здесь - хозяин. Вокруг прудов-копанцев - фабрики и заводы. Шлепают в ночи водяные колеса, ухают молоты и мехи дышат. Под вальцами катится раскаленный пласт, облитый уксусом. Шипуче, горячо, смрадно... Выскочит из цеха горновой. Черной дыркой беззубого рта хватанет студеного воздуха, и - обратно. - Засыпка! - кричит весело, и сыплется в печь руда. Говорят здесь непонятные слова - шмельцер, фар-флауер, роштейн, - слова немецкие, пришлые. И тяжелонос Ванька Вырви Яйцо (сам из беглых), что сейчас тачку в шесть пудов катит, - зовется здесь "ауфтрайгер". А Николка Сисюк, ученик сопливый, - "грубенюнг"... Грохот цехов не может победить тишины леса - жуткой и странной. Вглядываются в туман сторожа с вышек. Старые, они по ночам хлеб едят. Где зубом кусят, где десной отломят. Были когда-то и они молодыми: девкам проходу не давали, со штыком на шведа под Полтавой ходили, лес трещал, поваленный ими, медведей из берлог рогатиной поднимали. А теперь им одно осталось: "Слуша-а-ай!" на черный лес покрикивать. Такова печальная цепь жизни человеческой... Чу! Брызнуло из-за леса огнями.., факелы.., шум.., ржанье коней... Уж не башкиры ли? Нет, это катит на Екатеринбург новый начальник заводов, его высокопревосходительство Василь Никитич Татищев. Старики его хорошо помнят: он уже бывал в Сибири (тогда-то они и зубов при нем лишились). Однако не все бил - детишек отнимал и учил. "Хрен с ым, - думает страж, - дело господское!" А на горе - дом с колоннами деревянными, и в окнах свет желтый, свечной - не лучинный. Там начальство высокое: генерал де Геннин дружески принимает Татищева, потчует Никитича домашними разносолами, по-русски говорит чисто: - От тептерей и вогуличей подмоги тебе сыскать мочно. Ямы чудские, где во времена незапамятные руду добывали, они еще ведают. И греха таить нечего: мастеры немецкие при мне, стыдно сказать, ничего не нашли. А русский мужик - упрям и смел: он в черный лес идет с лозой, в рудах толк знает. Ты, Никитич, на них и уповай божией милостию. Беглых не обидь: потомству от сих беглых во времена будущие надлежит Сибирь поднять и освоить. А я уеду. Устал и состарился... Де Геннин отбыл. Татищев взял круто: созвал горных промышленников и совет с ними держал, чтобы "Устав горный" коллегиально обсудить. |
