|
Благо он - командир, а не президент. - Господин Шумахер, - начал Корф вежливо, - разве можно, чтобы канцелярия Академии взяла верх над самой Академией и наукой?.. Только он размахнулся тростью, как Шумахер завопил: - "О пленении земель Рязанских от Мамая" - есть ли такое сочинение у вас, барон сиятельный? - Нету, - заявил Корф, сияя жадными очами. Шумахер прицелился точно: безбожника можно было подкупить только книгами, ибо ничего слаще книг Корф не знал (даже любовниц он не имел, ибо они отнимали время, необходимое для чтения)... Однажды Корфа навестил Карл Бреверн - тоже безбожник и тоже книжник. - Барон, - сказал он Корфу, - не кажется ли тебе, что Кейзерлинг за свое краткое президентство поступил умно, заметив Тредиаковского? Нельзя в русской науке видеть одних лишь немцев! Так докажи же всем, что именно ты, а не Кейзерлинг был самым умным на Митаве. - Бреверн, - ответил Корф, - не предвосхищай мои мысли. Именно с такими намерениями я сюда и явился... Встретясь с Делилем, Корф подмигнул ему хитро. - А Земля-то.., круглая, - шепнул он. - И Коперник прав: черт побери ее, но она вращается, а мы еще не падаем на этой карусели. И вы, Делиль, можете беседовать на эту тему со мною. Но другим - ни звука. Только вы и я будем знать о Земли вращении... С треском вылетела дубовая рама, посыпались стекла. От шутовского павильона ворвался в Академию снаряд фейерверка. Опять загорелись (в какой уж раз!) стены Шафировых палат, набежали солдаты с ведрами и кадеты-малолетки, чтобы спасать науку русскую. - Убрать "театрум" от Академии! - бушевал Корф в запале. - Кончится все тем, что мы сгорим здесь вместе с Шумахером... - ..ништо им! - хохотала императрица. - А коли сгорят, то и ладно. Никто по ним плакать не станет. От этих ученых одни убытки терплю... Ну вот на синь-пороху нет от них никакой прибыли! *** "...буттобы", - написал Тредиаковский, и крепко задумался: так ли написал? не ошибся ли? - Будто бы, - произнес вслух, написание проверяя, и хотел далее продолжить, но тут его оторвали... Вошла княгиня Троекурова, владелица дома на острове Васильевском, и, подбоченясь, поэта спрашивала грозно: - Ты почто сам с собой по ночам разговариваешь? Или порчу накликать на мой дом хошь? Смотри, я законы знаю. - Сам с собою говорю, ибо стих требует ясности. - А ночью зачем дерзко вскрикиваешь? - От восторга пиитического, княгинюшка. - Ты эти восторги оставь. Не то быть тебе драну! - Да за што драть-то меня, господи? - Велю дворне своей тебя бить и на двор не пускать. Потому как ты мужчина опасный: на службу не ходишь, по ночам бумагами шуршишь, будто крыса худая, и... Василий Кириллович, губу толстую закусив, смотрел в оконце. А там - белым-бело, трещит мороз чухонский, пух да пушок на деревьях. Завернула на первую линию карета - видать, в Кадетский корпус начальство проехало... Нет, сюда, сюда! Остановились. - Матушка-княгинюшка, - сказал Тредиаковский, чтобы от бабы глупой отвязаться, - к вашей милости гости какие-то жалуют... Барон Корф, волоча по ступеням тяжелые лисьи шубы, зубами стянул перчатку, заледеневшую. Посмотрел на княгиню: щеки у ней - яблоками, брови насурмлены, вся она будто из караваев слеплена. И там у ней пышно. И здесь сдобно. А курдюк-то каков... Ах! - Хотелось бы видеть, - сказал Корф, - знатного од слагателя и почтенного автора переложений с Поля Тальмана. |
