|
- Сейчас того не упомнится. С десятых рук сам переписывал... И священник, довольный бумагой и новою дружбой с человеком нужным, отъехал на приход свой - в провинцию. А консисторский решил почерком затейливым вирши новые в тетрадку перебелить, чтобы потом на манер псалмов их дома распевать - жене в радость... Поскреб он перо об загривок себе, писать набело приспособился, через дверь крикнув просителям, что никого более сей день принимать не станет. Первый стих начал в тетрадке выводить, и перо с разбегу так и спотыкнулось на слове "императрикс". - Нет ли худа тут? - побледнел Косогоров. - Слово какое-то странное... Может, зложелательство в титле этом? И - заболел. Думал, на печи лежа, так: "Уж не подослан ли сей Васильев ко мне? Нарочито со словом этим поганым, дабы меня в сомнение привесть? Может, враги-то только и ждут... Может, мне опередить их надобно! Да "слово и дело" скорей кричать?" От греха подальше он все песни, какие имел, спалил нещадно. А листок со стихами, где титул царский подозрителен, оставил. Благо, не его рукой писан. Две недели пьянствовал Косогоров, в сомнениях пребывая. Потом на улицы выбежал в горячке и закричал: - Ведаю за собой "слово и дело" государево! Берите меня... И взяли. В канцелярии воеводской били его инструментом разным, еще от царя Алексея Михайловича оставшимся. Вспомнил тут Косогоров, что доводчику, по пословице, первый кнут, но было уже поздно... Из-под кнута старинного Косогоров показал: - До слова "императрикс" причастия не имею. А ведает о том слове священник Алексей Васильев, злодейски на титул умысливший! Взяли из деревни Алексея Васильева, стали пытать. - То слово "императрикс", - отвечал он искренне, - не мною придумано. А списывал я кант у дьяка Савельева из Нерехты... Послал воевода людей на Нерехту, доставили они ослабшего от страха дьяка Савельева, и тот показал допытчикам, не затаясь: - Слово "императрикс" с кантов чужих списывал, а сам причастия к нему не имею. Но был на пасху в гостях у кума, прапорщика Жуляковского, помнится, кум спьяна что-то пел зазорное... Взяли Жуляковского-прапорщика - и на дыбу. - Слова "императрикс" не знаю, - отвечал прапорщик. - Но был в гостях у купецкого человека Пупкина, и там первый тост вздымали за здоровье именинницы - хозяюшки Матрены Игнатьевны, отчего мне, прапорщику, уже тогда сомнительно показалось - почто сперва за бабу пьют, а не за ея величество... Взяли купецкого человека Пупкина - и туда же подвесили. - Слова "императрикс" не говаривал никогда, - показал он с пытки. - А недавно был сильно пьян в гостях у человека торгового по прозванью Осип Кудашкин. И тот Кудашкин, во хмелю весел будучи, выражал слова зазорные. Мол, у нашей государыни уседнее место вширь велико. Небось-де, Бирену одному никак не справиться! Взяли Матрену Игнатьевну и поехали за Кудашкиным. Но Кудашкин был горазд умудрен богатым житейским опытом и потому заранее через огороды задние бежал в неизвестность... Делать нечего! Решили тряхнуть Матрену Игнатьевну, пока Кудашкин не сыщется. - Охти мне! - отвечала баба на розыске. - Пьяна я была, ничего и не упомню. Может, экое слово "императрикс" и говорил кто, но я знать того не знаю и ведать не ведаю... Бабу пока оставили, принялись опять за Пупкина. - А в гостях у Осипа Кудашкина, каюсь, был и веселился. Когда же об уседнем месте ея величества пошла речь высокая, то подьячий Панфилов Семен, в гостях тамо же пребывал, отвечал Кудашкину словами такими: "Левенвольде да прочие немцы в помощниках тому делу графу Бирену служат. |
