|
Враг порчи языка русского, Василий Никитич упрямо Екатеринбург называл по-русски - Катеринском. "Сибирский Обер-Берг-Ампт" велел именовать "Канцелярией главного правления заводов сибирских". Чтобы рвение к службе в горнознатцах возбудить, Татищев чины горные к офицерским приравнял. Но и чуден он бывал иногда... С ревизией на Егошихинский медный завод приехал, чиновников собрал, на столе перед ними шахматы расставил. - Умерли, - возвестил, - великие рыцари турниров шахматных: поп Иван Битка да Степан Вытащи! Более их не стало... Игра же сия - не карты сдуру шлепать. И не кости кидать - кому как выпадет. Тут разум побеждает, а ум изворотлив делается. Потому и наказываю: всем чинам горным каждодневно в шахматы сражаться, дабы в лени и пьянстве душами не закостенеть... Скоро на Урале не стало от шахмат спасения. В кабаках, бывало, пьяный на пьяном лежит. А теперь все играют. Мальчишки из сучков уже не свистульки, а фигуры шахматные режут. По цехам, между засылками, в часы обеденные, всюду видишь одно: доски расчерчены, короли да слоны движутся, свисают над досками головы патлатые. Бьются насмерть два рыцаря в турнире благородном: ауфтрайгер Ванька Вырви Яйцо с грубенюнгом Николкой Сисюком... А вокруг горят костры одичалые - текут по лесам люди беглые, гулящие да воровские. Иной раз заскакивали в города наездом тептери, вогулы да башкирцы мирные. Татищев велел таких наезжих хватать и крестить силком. Новокрещенам по пятачку давал. И сам в крестных отцах хаживал. Звериными тропами с дальних выселок и промыслов рудных везли солдаты в Екатеринбург детей Бежали следом, волосы распустив, лица царапая, неутешные матери и бабки: - Дитеночка мово отдайте! На што яму школа ваша? Ен ишо несмышленыш. Ой, горе мне, сирой! Ой, лишенько-то накатило... В школах горных забивали детей насмерть. А кто выживет - тому в мастерах хаживать. Может и в чины офицерские выйти. Татищев охрип от криков, от ругни. От писания бумаг казенных перо натерло мозоль на пальце. "Народ к ученью палкой приучать, коли охотно того не желает!.." Далеко от Екатеринбурга уходили рудознатцы: иные возвращались с полными торбами образцов горных, а от иных и костей не сыщешь - навсегда пропадали, и леса молча смыкались за ними.., навсегда, навсегда! Горы Рифейские - Пояс Каменный: Татищев их Уралом стал называть; заметил он, что звери и природа различны к востоку и к западу от Урала... "Вот, - решил он, - это, должно быть, и есть граница меж Европой и Азией". Забрел как-то на огонек Бурцев, испросил чарочки. - Согреши, Тимофей Матвеич, - отозвался Татищев охотно. - Да говори, каково в Нерчинске жилось тебе? Не обижал ли тебя губернатор иркутский Жолобов, за зверя лютого известный? Бурцев пропустил через желтые зубы вино: - Не! Жолобов меня не обижал. А вот от Егорки Столетова поношения я принимал по милости того самого Жолобова... И рассказал: губернатор ссыльного пииту в рудник на Аргунь не гонит, кафтан ему подарил и шапку на пропитие кабацкое. И тот куролесит по Нерчинску с голытьбой катовской, шапкой Жолобова всюду хвастая... - В церковь Егорку, - перекрестился Бурцев, - ведь не загнать. До того в безбожество уклонился, что в день тезоименитства ея величества.., ну - никак! Хоть на аркане в храм его волоки! - Не идет? - спросил Татищев, хитря. - Уперся. Што мне короли да цари, говорит. Я, мол, и сам велик по дарованиям моим. А Жолобов, - бесхитростно поведал Бурцев, - тот иная статья: бабы, сказывал, городами не володеют. И от таких слов евонных, Василь Никитич, - печалился старый сибиряк, - я в большом тужении пребываю. |
