|
И от таких слов евонных, Василь Никитич, - печалился старый сибиряк, - я в большом тужении пребываю. Потому как Анна Иоанновна.., тоже ведь баба! - Эх, Матвеич, Матвеич, - понурился Татищев, - дурная башка твоя! Зачем ты мне "слово" сказал? Ведь я начальник здесь, и за мною - "дело". Могу ли умолчать, коли тобою донос сделан? Бурцев от стола генерал-бергмейстера отпихнулся: - Никитич! Да в уме ли ты? Разве я донос сделал? Я сказал тебе так - по приятельству.., за чарочкой! - Нет, Матвеич, мы этого дела так не оставим. Только я сам из инквизиции выпутался и вдругорядь бывать в ней не желаю... - Да ничего я не говорил тебе... Ты сам пьян! - Ты не говорил, да язык твой ляпнул... А я при дворе за вольнодумца слыву, и с меня спрос велик ныне! Ежели крамолу покрывать станем, то, гляди, как бы и нас с тобой не потянули... Тимофей Бурцев, рудознатец и комиссар заводской, шапку поискал в сенях, нахлобучил ее до самых глаз и ушел, всхлипывая. А Татищев к столу присел и быстро застрочил: "Вашему императорскому величеству всенижайше доношу... Сего декабря 6 дня, сидючи у меня ввечеру, разговаривал комиссар Бурцев со мною наедине о Нерчинских заводах... Есть-де тамо ссыльный Егор Столетов - совести дьявольской и самый злой человек.., а паче того, видя, что вице-губернатор Жолобов обходился с ним дружески и дал ему денег 20 рублев..." Наутро велел Татищев строить съезжую избу, в коей инструменты для пыток и огня приспособить. Хрущов Андрей Федорович (помощник Татищева) хмуро смотрел на этот новенький сруб. - Никитич, - говорил, - на заводах и без твоей избы дыму много. На што люд сибирский тебе рвать? Он и без тебя весь рван-перерван - еще с России самой... - Слово не воробей, - отвечал Татищев. - Вылетит - не поймаешь. Да и мне надобно оградить себя от козней придворных... И зашагал Хрущев прочь с крыльца, бурча под нос себе: - Оно и так, немцам на руку! *** "Купание с раины" - не казнь, а мука людская. Раиной зовется рея мачтовая. На страшной высоте, где паруса шумят, вяжут длинный канат. И канат тот под днищем корабля пропускают. Получается круг замкнутый, и в этот круг включают тело матросское. "Купание" началось... Медленно тянется канат от неба - к воде. Море все ближе, ближе. И вот уже вода сомкнулась. Плывет матрос под днищем корабля, ракушу спиной обдирая, а его продергивают на глубине рывками плавными. Прозелень воды разорвется над ним, глотнет он воздуха, а его уже наверх тянут - к раине. Потом второй круг следует. За вторым - третий. Коли умер матрос, захлебнувшись, его и мертвого продолжают крутить под корабельным килем... К такому наказанию приговорили матросов с фрегата "Митау". А офицеров особо - "чрез расстреляние их пулями". Федор Иванович Соймонов навестил осужденных: - Не бойтесь, ребятки. Прокурору флота российска, мне дана власть немалая. Я вас выручу, ибо знаю: вы в плен постыдный обманно попали... Ежели б ты, Петруша, - сказал он Дефремери, - не был французом, не так бы и придирались. - Я честно служил флагу русскому, - отвечал Дефремери. - Так-то оно так. Да поди ж ты.., докажи теперь, что ты водку пьешь, а редькой закусываешь... А вот ты, Харитоша... - сказал он Лаптеву, - помнится мне, с Витусом Берингом ушел в экспедицию Дмитрий Лаптев... Кем он тебе приходится? - Мы с ним братцы двоюродные, - понуро ответил Харитон. - Вот бы и тебе, дураку, с ним уйти. |
