— Слушаю вас, Анатолий Эдуардович. — Я старалась если не быть, то хотя бы выглядеть спокойной.

— Видите ли, Людмила Прокофьевна… — Лисянский вскочил и начал расхаживать по кабинету. — Дело мое такого свойства, что изложение его совершенно не подразумевает, я бы даже сказал, исключает, наличие посторонних.

Что ж, начало многообещающее. Как ни странно, витиеватая формулировка успокоила меня. Не прерывая, я выжидающе следила за перемещениями Лисянского. Его всегда безупречные манеры сегодня вызывали в памяти пластику хищников семейства кошачьих, грация и скрытая агрессивность.

— Последние события, — продолжал между тем Лисянский, — недвусмысленно показали, что в прецеденте с фальсификацией документов вы определили свою позицию, сделав выводы, весьма для меня нелестные.

Он вдруг уселся на край стола и, склонившись ко мне, с промелькнувшей болезненной гримаской объявил:

— Вы меня считаете виновным, Людмила Прокофьевна. — Не дав мне возразить, он продолжил: — И в свете вашего решения я вижу для себя только один выход из сложившейся ситуации — а именно покинуть контору. Лишившись вашего доверия, я не нахожу возможным далее оставаться возле вас.

Легко спрыгнув со стола, он снова заметался, затем упал в кресло напротив меня, вздохнул и добавил:

— Но питая к вам, Людмила Прокофьевна, глубокое уважение… Больше, чем уважение… Чего вы, разумеется, не могли не заметить… Я, как бы неприятно мне ни было говорить вещи, способные вас задеть, не могу, уходя, не поставить вас в известность относительно ряда моментов.

Лисянский исподлобья бросил на меня вопросительный взгляд. Видимо, он ждал реакции, но я безмолвствовала, решив дать ему высказаться до конца.

— Речь пойдет о временах относительно отдаленных, — не дождавшись ответа, вновь заговорил он. — Итак… Нас с небезызвестным вам Снеговым Рюриком Вениаминовичем (или Юриком, как называли его в университете) объединяет общее прошлое. Можно даже назвать нас друзьями детства. — В его интонациях появилась язвительность. — Вот только, скажу вам, странная это была дружба. Долгое время я ничего не замечал… Но потом обнаружилась прелюбопытнейшая закономерность. Стоило мне чего-то по-настоящему захотеть, полюбить, потянуться, как Снегов жестом фокусника изымал объект моих устремлений буквально из смыкающихся пальцев. Причем в подавляющем большинстве случаев само по себе перехваченное не представляло для него интереса.

Он перевел дыхание.

— Особенно памятна мне история с бывшей женой Рюрика. Леночкой… — Глаза его недобро блеснули. — Это был на удивление скоропалительный и недолгий брак. Именно тогда я со всей однозначностью понял, что происходит. Понял, что уже давно являюсь объектом пристального внимания и маниакальной зависти своего однокурсника. Это не укладывалось в голове — но многочисленные факты говорили сами за себя…

Следующей паузы я не выдержала:

— И зачем вы мне все это рассказываете?

— Думаю, вы прекрасно понимаете, зачем я вам это рассказываю, — почти перебил Лисянский.

— Вы закончили? — Собрав все свое самообладание, я, кажется, сумела сохранить невозмутимый вид.

— Уже заканчиваю. Вы сделали свой выбор, Людмила Прокофьевна. Мне остается только смириться с ним и пожелать вам счастья… И хотя, учитывая мое к вам отношение, мне бы хотелось верить в искренность намерений этого человека, но в контексте вышесказанного мне трудно не опасаться за ваше благополучие.

— Мое благополучие вас не касается, Анатолий Эдуардович, — холодно проронила я.

— Разумеется.