— Ты это к тому, что тебе не нравятся убежденные хиппи и прочие идейные бомжи?

— И это тоже… Но не только. Беда в другом. У них, в сущности, нет шансов узнать друг о друге… Может, встреча и получилась бы интересной, но… Снусмумрик и Туу-тикки никогда не встретятся. Ведь только когда наступает зима, Туу-тикки со своей шарманкой приходит в долину.

— Действительно. Тогда как Снусмумрик, напротив, покидает ее до прихода зимы. — Он на миг закрыл глаза. — Жаль.

— И уходит в осень, наигрывая на гармошке, — договорила я.

— Она всегда уходит чуть раньше, чем возвращается он… — Снегов улыбнулся неожиданно открыто и мечтательно, сгреб меня в охапку. — В таком случае хорошо, что я не только Бродяга, но еще и Профессор.

— А кто же тогда Рюрик Вениаминович? — с невинным видом уточнила я.

— Понятия не имею! — беспечно отозвался… даже уж и не знаю кто.

Глубокой ночью (уже под утро) я приподнялась и настороженно вгляделась. Спит? Да, спит. Я приникла к его плечу, скользнула губами по гладкой коже, по внутренней стороне руки спустилась осторожными прикосновениями до запястья и несколько раз поцеловала расслабленно согнутую ладонь. Оторвавшись от своего увлекательного занятия, поймала вдруг устремленный на меня взгляд — и сбивчиво пояснила:

— Вот… Решила подстраховаться… А то вдруг небо все-таки рухнет на землю. Что-то мне этого больше не хочется…

Реакцию Бродяги, пожалуй, описывать не буду. Уж очень она была непосредственной…

Почему, почему я несколько раз подошла к тому, чтобы раскрыться, выпалить мою последнюю «страшную» тайну — и ни разу не сумела? Неужели он не заслужил?

Впоследствии я еще не раз спрашивала себя об этом.

ЧЕРНЫЕ НОЧИ ГЕКАТЫ

На службе мы вновь совершенно естественно вернулись к прежней манере общения. По крайней мере, нам так казалось, что вернулись и что естественно. Однако порой я ловила на себе заинтересованные взгляды сотрудников, заставлявшие сомневаться в успешности нашей незатейливой маскировки.

Впрочем, день прошел достаточно спокойно. Вечером Снегов отправился домой, предстояло убедить мать, что неявка домой на выходные естественна для мальчика его возраста. По-моему, дело было заведомо безнадежным. Не знаю уж, что и как он сказал своей матушке в прошлый раз и спрашивать об этом не собираюсь.

Мне же следовало разгрести дела, которые я, признаться, в последнее время подзапустила. В частности, давно пора было начать работу над квартальным отчетом. Когда в дверях появился Лисянский, я вздрогнула. Не ожидала, что в конторе остался хоть кто-то, кроме меня.

— Вы нынче припозднились, Анатолий Эдуардович.

— Удивлены?

— Не особенно. — Я недоумевающе пожала плечами. Что-то в его поведении настораживало. — У вас ко мне дело?

— Я почему-то так и подумал, что вы не очень удивитесь.

Лисянский, усевшись в кресло, обдал меня таким взглядом, будто знал обо мне нечто предосудительное, если и не дающее ему власть надо мной, то позволяющее испытывать превосходство. Под этим взглядом я неведомо почему смутилась и почувствовала беспокойство. Может, он догадался об изменившемся характере наших со Снеговым отношений?… Ну и что с того? Ему-то какое дело? Мы оба давно совершеннолетние.

Но и под натиском рациональных доводов тревога не отступала. Что ему наконец нужно?

Лицо Лисянского отобразило гамму противоречивых чувств. Выдержав долгую томительную паузу, он заговорил:

— Дело? Да, пожалуй.

— Слушаю вас, Анатолий Эдуардович.