— Никто не поверит ни вам, ни ему, — проворчал коптский монах. — Скажут, что все это выдумка, да и только. Всегда легче сомневаться, чем верить. — Какое-то время он сосредоточенно делал пометки на полях лежащего перед ним листа, потом отложил карандаш. — Сен-Жермен со мной никогда особо не откровенничал, но я почему-то верю, что он знает прошлое не понаслышке. И то, что у вас в руках, служит лишним тому подтверждением — разве не так?

 — Да, — настороженно согласилась Мадлен. — Более или менее служит.

 Гюрзэн, помолчав, склонился над иероглифами. Через какое-то время он снова заговорил.

 — Дитя мое, все, что вы сочтете нужным доверить мне, останется тайной, как если бы это было доверено Господу. Я не сделаю ничего, что могло бы повредить вам или Сен-Жермену. Я вполне сознаю, что и вы, и он в чем-то не похожи на остальных людей.

 Мадлен сложила письмо и спрятала в сумочку, с которой не расставалась.

 — Разумное предположение, — сказала она негромко.

 — Видите ли, я учился у Сен-Жермена. Он появился здесь в тысяча восемьсот третьем году, если считать по вашему календарю, и пробыл до тысяча восемьсот девятнадцатого года. За все это время я не заметил в нем никаких перемен. Речь не о том, что мы не замечаем перемен в близких людях, ибо ежедневно видимся с ними. Он действительно совершенно не изменился. Когда мы с ним познакомились, на вид ему было лет сорок пять, а когда уезжал, я бы дал ему столько же. — Гюрзэн отошел от стойки. — Он ничего не объяснял, а я не выпытывал.

 — Он старше, чем выглядит, если на то пошло. И я тоже, как уже говорила, — отрезала гневно Мадлен, надеясь, что никто из прислуги их не подслушивает.

 — Никлос Аулириос, — кротко продолжил монах, словно не замечая ее раздражения, — успел рассказать мне — до того, как его расстреляли французы, — что помнит еще времена римского императора Диоклетиана и что именно Сен-Жермен подарил ему столь долгую жизнь. — Монах в коптской манере осенил себя крестным знамением. — У него не было причин лгать.

 — Я не знала Никлоса Аулириоса, — сказала Мадлен, — но слыхала о нем. — Она и вправду слыхала. И теперь ее вдруг кольнул вопрос: почему Сен-Жермен счел необходимым снабдить Оливию Клеменс верным слугой, а для нее ничего такого не сделал? Как-нибудь, сказала она себе, надо будет его об этом спросить. Набраться смелости и спросить… приблизительно через полвека.

 — У Сен-Жермена был слуга, светловолосый, худой, — продолжал Гюрзэн, словно заглянув в ее мысли. — За время жизни здесь он тоже не состарился ни на год, хотя выглядел чуть постарше хозяина.

 — Роджер, — кивнула Мадлен. — Я его знаю.

 — Аулириос сказал, что Роджер родился в эпоху Флавиев и что Сен-Жермен много его старше. — Монах потер глаза. — Мне нужно бы отдохнуть. Если позволите, я прервусь… ненадолго.

 — О, конечно, — оживилась Мадлен. — Хотите чашечку кофе?

 — А вы присоединитесь ко мне? — поинтересовался Гюрзэн, так вежливо и невинно, что это походило на вызов.

 — Нет, но… спасибо. — Она взяла в руку колокольчик. — Итак?

 Гюрзэн рассмеялся.

 — Кофе — моя слабость. — Он с хрустом потянулся, потом спохватился: — Простите, мадам.