Я отсчитывал: «р‑раз, два, три, четыре...», когда ко мне подлетел Ганс Вернер. Рыжий, смеющийся, он подхватил меня под руку и потащил за собой, крича:

– Старина! Знаешь, что было!

Я сбился со счета, вернулся к стене часовни и начал снова: «раз... два...»

– Вот, гляди! – сказал Вернер, указывая рукой на глаз. – Это отец!

Я предпочел остановиться.

– Он тебя бил?

Вернер захохотал:

– Ха‑ха! Бил!.. Это не то слово, старина! Задал мне колоссальную взбучку! А знаешь, за что? – продолжал он, хохоча как сумасшедший. – Я... ха! ха!.. я... разбил... вазу... в гостиной...

Затем он выпалил одним духом, уже не смеясь, но с удивительно радостным видом:

– Я разбил вазу в гостиной!

Я снова принялся про себя отсчитывать шаги: «три, четыре, пять...» – но вдруг остановился. Мысль, что можно радоваться, совершив такое преступление, поразила меня.

– И ты признался отцу?

– Признался? Что ты! Старик сам до всего докопался!

– Старик?

– Ну, отец!

Вот как! Он называет отца «стариком» и, что удивительней всего, в эту до невероятности неуважительную кличку он даже вкладывает какую‑то нежность.

– Он, видишь ли, учинил небольшое следствие... Ну и дошлый у меня старик – все узнал!

Я смотрел на Вернера – его рыжие волосы пламенем горели в солнечных лучах, он пританцовывал на месте и, несмотря на подбитый глаз, вид у него был такой счастливый! Вдруг я спохватился, что не считаю шаги. Мне стало не по себе, и я бросился к стене часовни.

– Эй, Рудольф! Куда тебя несет? – не отставая от меня, на бегу проговорил Вернер. – Чего ты бегаешь? Сегодня так скользко, что и шею недолго свернуть.

Не отвечая, я снова стал к стене и начал отсчитывать шаги.

– Так вот, – продолжал Вернер, машинально шагая со мной в ногу, – ну и отделал же меня старик! Вначале он это вроде для смеха, но когда я лягнул его в ногу...

Я остановился, совершенно ошеломленный.

– Что? Ты ударил своего отца?

– Ну да! – сказал Вернер и засмеялся. – Посмотрел бы ты, как он обозлился! Как принялся меня дубасить! Ну и отделал же он меня, старина! Уж он дубасил, он дубасил! А под конец уложил меня нокаутом!..

Он опять разразился смехом.

– ...так уложил, что сам испугался! Стал прыскать меня водой, коньяком поил – не знал, бедняга, что и делать!

– А потом?

– Потом? Ну я надулся, конечно.

– Ты – надулся?

– Ну ясно. Он еще больше расстроился и в конце концов пошарил на кухне и притащил мне пирожное.

– Тебе, пирожное?

– Ну да. И тогда, послушай‑ка, что я сказал ему! «Раз так, – сказал, – я и вторую вазу кокну!..»

Я остолбенело уставился на него.

– Так и сказал? А он что?

– Он засмеялся.

– Засмеялся?

– Старик так и закатился! Аж до слез... А потом говорит... Ну не вредный ли старик, а?.. Потом, значит, говорит: «Ах ты поросенок, если ты это сделаешь, я подобью тебе второй глаз!»

– Ну а потом? – спросил я машинально.