Он положил руку мне на голову, помедлив, открыл дверь и подтолкнул меня.

В этот вечер Мария, впуская меня домой, шепнула:

– Дядя Франц здесь.

Я с живостью спросил:

– Он в форме?

Дядя Франц был всего лишь унтер‑офицером. Его портрет не висел рядом с портретами офицеров в гостиной. Но все же я восхищался им.

– Да, в форме, – сурово ответила Мария. – Но тебе нельзя с ним разговаривать.

– Почему?

– Господин Ланг запретил.

Я снял куртку, повесил ее и тут заметил, что пальто отца не висит на вешалке.

– А где отец?

– Он ушел.

– Почему мне нельзя разговаривать с дядей Францем?

– Он богохульствовал.

– Что же он сказал?

– Не твое дело, – строго отрезала Мария. И добавила со значительным и в то же время испуганным видом: – Он сказал: церковь – это сплошное надувательство.

Из кухни доносился какой‑то шум, я прислушался и узнал голос дяди Франца.

– Господин Ланг запретил тебе говорить с ним, – повторила Мария.

– Но поздороваться‑то я могу?

– Конечно, – неуверенно ответила Мария. – Быть вежливым – не грех.

Дверь кухни была широко открыта. Я подошел и стал навытяжку. Дядя Франц сидел со стаканом в руке, китель его был расстегнут, ноги он положил на другой стул. Мама стояла рядом, и вид у нее был счастливый и вместе с тем виноватый.

Дядя Франц заметил меня.

– А вот и маленький священник! – воскликнул он. – Здравствуй, маленький священник!

– Франц! – проговорила мама с упреком.

– А как надо сказать? Вот и маленькая жертва! Здравствуй, маленькая жертва!

– Франц! – повторила мама и с ужасом обернулась, точно ожидая, что из‑за ее спины сейчас появится отец.

– Что тут такого? – крикнул дядя Франц. – Я сказал только правду. Разве не так?

Я застыл в дверях, все еще стоя навытяжку, и не сводил глаз с дяди Франца.

– Рудольф! – строго прикрикнула на меня мама. – Иди немедленно в свою комнату!

– Пустяки! – подмигивая мне, отозвался дядя Франц. – Оставь его на минутку в покое!

Он поднял свой стакан и, снова подмигнув, залихватским тоном, который мне так нравился, сказал:

– Дай ты ему хоть изредка поглядеть на настоящего мужчину!

– Рудольф, – повторила мама, – иди в свою комнату.

Я круто повернулся и пошел по коридору. Я слышал, как за моей спиной дядя Франц сказал:

– Бедный малыш. Согласись, это переходит уж всякие границы: принуждать его стать священником только потому, что твой муж во Франции...

Дверь кухни с треском захлопнулась, и я не расслышал продолжения. Ворчливым голосом что‑то говорила мама, но слов я не разобрал, а после снова загремел голос дяди Франца, и до меня отчетливо донеслось: «...сплошное надувательство».

В этот вечер мы обедали немного раньше, так как отец должен был пойти в школу на собрание родителей. После обеда мы опустились в столовой на колени и прочли вечернюю молитву. Когда отец кончил, он повернулся к Берте и спросил:

– Берта, тебе не в чем покаяться?

– Нет, отец.

Он обратился к Герде:

– Герда, тебе не в чем покаяться?

– Нет, отец.

Я был старшим, поэтому отец оставлял меня напоследок.

– Рудольф, тебе не в чем покаяться?

– Нет, отец.

Он поднялся, и все последовали его примеру.