– Я засмеялся, и мы стали играть.

Я смотрел на него, разинув рот.

– Стали играть?

– Да!

И он с восторгом добавил:

– Поросенок! Он называет меня поросенком!

Я наконец вышел из оцепенения и только тут заметил, что опять не считаю шаги. Я взглянул на часы. Прошло уже полчаса перемены. Я опаздывал самое меньшее на двадцать переходов. Со штрафными это составляло уже сорок. Я понял, что мне никогда не наверстать упущенного. Меня охватил ужас, и я почувствовал ненависть к Вернеру.

– Что за муха тебя укусила? – проговорил Вернер, стараясь поспеть за мной. – Куда ты? Чего это тебя все время несет к этой стене?

Я не ответил и снова принялся считать шаги. Вернер не отставал от меня.

– Кстати, – сказал он, – я видел тебя сегодня утром в церкви. Ты каждый день там бываешь?

– Да.

– Я тоже. Почему это я никогда не встречаю тебя на обратном пути?

– Отец всегда после службы остается еще на десять минут.

– А зачем, если обедня кончилась?

Я резко остановился и спросил:

– А вы не молились... из‑за вазы?

– Молиться? – переспросил Вернер, вытаращив на меня глаза. – Молиться? Из‑за того, что я разбил вазу?

С отчаянием я заметил, что снова сбился со счета.

– Отвяжись!

– Скажи, а разве ты молился бы из‑за какой‑то вазы?

– Отвяжись.

Он отстал от меня, и я вернулся к часовне. Но он снова догнал меня. Стиснув зубы, я начал отсчитывать шаги. Минуту он молча шел рядом, потом вдруг разразился хохотом:

– Вот оно что! Значит, ты молился бы?

Я остановился и бросил на него злобный взгляд.

– Не я! Не я! Мой отец молился бы.

Он удивленно посмотрел на меня.

– Твой отец?.. – он захохотал еще сильнее. – Твой отец? Вот умора! Твой отец молился бы потому, что ты что‑то разбил!

– Замолчи!

Но он уже не мог остановиться.

– Вот умора! Старина, значит ты разобьешь вазу, а твой отец молится! Он что, сумасшедший, твой старик, Рудольф?

– Замолчи! – крикнул я.

– Но ведь он...

Я набросился на него с кулаками. Он отступил, поскользнулся на мокром снегу, попытался сохранить равновесие, но упал, подвернув ногу. Раздался хруст, он дико закричал – сломанная кость прорвала кожу около колена и торчала наружу.

Осторожно скользя по снегу, к нему поспешили учитель и три старшеклассника. Через несколько минут Вернер лежал на скамейке, вокруг него столпились школьники, и я с ужасом смотрел на кость, торчавшую из его колена. Вернер был бледен, он лежал с закрытыми глазами и тихо стонал.

– Ах ты, неловкий какой! – сказал учитель. – Как же это ты так?

Вернер открыл глаза, заметил меня и слабо улыбнулся.

– Я бежал и упал, – проговорил он.

– Сказали вам не бегать, когда такой скользкий снег!

– Я упал, – повторил Вернер.

Голова его откинулась назад, он потерял сознание. Старшеклассники осторожно подняли его и унесли.

Несколько минут я стоял как вкопанный, подавленный тяжестью своего преступления. Потом, вытянувшись в струнку, я обратился к учителю:

– Пожалуйста, разрешите мне пойти к отцу Талеру.

Учитель посмотрел на меня, взглянул на часы и кивком головы разрешил мне идти.

Я подошел к северной лестнице и, перепрыгивая через ступеньки, побежал наверх. Сердце мое тревожно стучало. На третьем этаже я свернул налево, сделал еще несколько шагов и постучал в дверь.

– Войдите! – раздался громкий голос.