Тут он замолчал и с неожиданной силой ухватил мою ладонь. Я подумал, что щас за мое добро мне же и прилетит от него какая-нибудь дрянь, однако старик уставился на меня своим бельмом. Его заскорузлый ноготь мягко прочертил линию по моей ладони. Лицо расплылось в улыбке. Беззубой, с бледно-розовыми деснами.

— Ах-ха, — выдохнул он, — не ошибся я. Глаза, может, и не видят уже, но чуйка-то не подводит. Заступник…

— Что? — переспросил я.

— Заступник ты, — повторил старик полушепотом, — брехали тут всякие, что вас всех поизвели и уже ни одного не сыщешь. Всех да не всех!

— А, ты об этом, — отозвался я, — не первый раз уже слышу…

— Свет у тебя в нутрях таится, — перебил старик, — только выход ему надобен. Как только откроешь его да управляться научишься, так дела и пойдут. Темный час нынче стоит…

— Какой темный час, дед, день-деньской на дворе, — возразил я.

Он встряхнулся.

— Ты на солнце не гляди, олух, ненастоящее оно, силы не имеет. Годится только на то, чтоб фонарем в небе висеть да простачье обманывать. Но ежели ты со светом своим управляться навостришься, то все переломишь. Или сам переломишься, одно из двух.

Такая двойственность мне совсем не по душе была. Люди не очень-то любят перемены, хоть кумир советской молодежи из давних времен говорил другое. Чья-то рука настойчиво потормошила меня за плечо. Хотя известно чья, хват уже знакомый. Я повернулся.

— Ты чего завис тут, как Иуда на осине? — поинтересовалась Софа, — или в траве заночевать хочешь?

— Не видишь, я разговариваю, — отмахнулся я.

— С кем это? — подруга вопросительно подняла бровь, — успел завести воображаемого приятеля?

— Да вот с ним.

Показал на старика и, прямо скажем, озадачился. Потому что там, где этот нищий стоял буквально пять секунд назад, не было никого. Странно. Вряд ли он успел бы так быстро слинять. А даже если бы и успел, то следы бы остались — вон сколько пыли на земле притоптанной. Чертовщина какая-то. Наверняка этому есть какое-нибудь рациональное объяснение. Но чем дольше я в этом мире живу, тем чаще понимаю, что привычные вещи типа законов физики тут гнутся во все стороны, как цирковые эквилибристки.

Ох, эквилибристочку бы, худенькую, нецелованную.

— Ну дела, еще и слюни пускать начал. Пошли давай, — Софа ткнула меня пальцем в бок, — голову тебе напекло, что ли?

За последний час действительно стало жарче, но я все равно не был уверен. Деньги-то, что старику отдал, пропали.

По дороге домой разговаривали мало. Софа была не в настроении, а если говорить начистоту, попросту исходила на говно. Она поминутно костерила то Афанасьича, то меня, то весь свет. Однако больше всех доставалось Федулу. Если бы все, что моя спутница ему пожелала, исполнилось, то бедолага бы умер раз пятьдесят с гаком. Причем каждая причина смерти была бы позорнее предыдущих.

— Я бы его род сраный прокляла до седьмого колена, а потом эти колени переломала! Да только под такого борова по доброй воле ни одна девка не ляжет… — бурчала Софа себе под нос.

Я в беседе участия не принимал, хотя чувства разделял, конечно. Зря в грызло этому уроду не съездил. Их таких надо на место ставить, конечно. Выдергать зубы акулам капитализма.

Но куда больше меня занимали щас слова таинственно исчезнувшего деда. Какой там свет у меня внутри, и что я должен открыть. Вообще нас всегда учили, что если в человеке открывается что-то, заранее природой не предусмотренное, то хорошего в этом мало.