В боку начинало колоть, перед глазами мелькали разноцветные мошки, а ноги так налились свинцом, что можно было бы из него пуль на всю деревню наделать.

А толку-то? Против упырей они не помогут. Серебро нужно. Или что, ты думаешь, что такое пожарище недовольные соседи организовали? Решили обратиться к славной традиции раскулачивания?

Дурные мысли я гнал от себя изо всех сил, но они лезли в голову без спроса и по-хамски, как домушник-профессионал. Заглушал их только стук крови в висках да мое собственное тяжелое дыхание.

И все равно…

что… что… ЧТО ТАМ МОГЛО НАХРЕН СЛУЧИТЬСЯ?

Стоило отлучиться буквально на половину дня, и они спалили всю усадьбу?

Наверное, так и было. Можно, конечно, в порядке бреда предположить, что в сарай Афанасьича посередь белого дня просто так жахнула молния, шаровая или обычная, подпалила запасенное на зиму сено и пошло-поехало. Но я сомневаюсь. Дети могли спичками баловаться тайком от родителей. Это да, но… что вот так? Нет… ВОТ ТАК?!

Мы свернули за огромный валун, от которого до усадьбы дядь Гриши оставалось рукой подать. Стоило только проломиться сквозь рощу из многолетних ив, опустивших свои ветви, точно в скорби, чтобы увидеть…

То, что я увидел… нет, мы увидели… преследовало меня потом днями и ночами. Я просыпался с этой ужасающей картинкой перед глазами, и она же провожала меня в сон. Все бы отдал, чтобы вытравить это из моей дурной головы. Но только не было у меня ни черта, и поэтому образ этот навеки останется со мной.

Огромный двухэтажный деревянный дом дяди Гриши полыхал, как высохшая новогодняя ель. На обычный поджог это никак не тянуло. Нет, на месте усадьбы разверзся гребаный ад; геенна огненная, излившая на землю всю свою ярость до последней искры.

Воздух ощутимо накалился, стал обжигать нос, горло и легкие. Я почувствовал, как от дыма — тяжелого и ядовитого, слезятся глаза. Паршиво. Открытый воздух немного спасает, но все равно надышаться гарью раз плюнуть. Словно в подтверждение этих мыслей за спиной надсадно закашляли.

Я повернулся. Софа прикрывала рот. Одна ладонь ее продолжала цепко держать меня, другая прикрывала губы. По щекам бежали дорожки слез. Сперва я подумал, что переносит жар она еще хуже чем я. Неудивительно — навряд ли маги холода с огнем дружат, противоборствующая стихия, как-никак. А потом проследил за ее взглядом и понял, что дело совсем не в этом.

Как же меня этим пониманием прибило.

Когда мы в доме у дяди Гриши обжились, я понял, что собираться тут принято не в гостиной. То ли мы не в сезон зашли, то ли просто несподручно было в гостиную дрова таскать… но камин на моей памяти зажигали только пару раз. А вот на веранде сиживали чуть ли не каждый день. Когда дела по дому заканчивались (удивительно с такой-то большой жилплощадью, но такое все же бывало) Григорий Афанасьич с супругой выбирались на веранду и часок-другой сидели. Он в кресле-качалке отдыхает, а она вяжет. Свитера, шали и всякую мелочевку на зиму. Иногда к ним присоединялся Митька, и тогда на веранде травили байки под ситро или что-нибудь покрепче. Ребята там тоже крутились в каких-то своих детских играх — просторно же, отчего б не побегать?

А теперь кончилось оно, время для игр. И весь этот месяц в тихом, уединенном месте, где нам, двум пришлым незнакомцам, дали кров и приют, тоже кончился. Потому что над крышей веранды висели рядком обгоревшие тела. В какой-то пошлой и больной пародии на распятие. Все домочадцы дядь Гриши. До единого.

Я был бы рад сойти с ума в этот момент. Все, чтоб перестать ОСОЗНАВАТЬ один простой факт. Это мы привели сюда тех, кто это зверство учинил.