— Я признал ее, ясно?

— Ты — дело другое, Джон. Ты умеешь видеть.

— Ну, а эта щека? Короче, я не хочу этого. Ты способна понять, что выставляешь Герду на посмешище?

— О чем ты?

— Ты не понимаешь? А почувствовать ты можешь? Где твоя обычная чувствительность?

Генриетта сказала тихо:

— Ты не понял, Джон. И, наверное, мне не объяснить этого… Ты не знаешь, что значит искать, изо дня в день вглядываться… искать эту линию шеи, эти мышцы, угол наклона головы, эту тяжесть, что собирается вокруг челюсти. И видя Герду, я каждый раз наблюдала, доискивалась… И нашла!

— Не слишком честный способ!

— Допускаю, но когда вот так случается и не находишь — другого не остается.

— Иными словами, тебе на других плевать. Герда тебе безразлична…

— Не глупи, Джон. А для чего я изваяла ту статуэтку? Чтобы порадовать Герду, доставить ей удовольствие. Я вовсе не жестока!

— Именно жестокость и составляет твою сущность.

— Скажи честно, ты и впрямь считаешь, что Герда может узнать себя?

Джон неохотно обернулся к «Молящейся». На этот раз гнев и обида не смогли подавить в нем ценителя. Необыкновенной кротости фигура, творящая молитву неведомому божеству, — возведенное к небу лицо, слепое и немое, благоговеющее, но страшное своей твердокаменностью, фанатизмом…

Он сказал:

— То, что ты сделала, скорее пугает!

Генриетта вздрогнула слегка, потом сказала:

— Да, и я так думаю…

Джон прервал резко:

— На кого она так смотрит? Кто перед ней? Генриетта заколебалась. В ее голосе зазвучали странные нотки:

— Не знаю. Но думаю, что, возможно, на тебя, Джон.

Глава 5

В столовой дитя Терри сделано новое научное заявление.

— Соли свинца легче растворяются в холодной воде, нежели в горячей. Если добавить к ним йодистого калия, выпадет желтый осадок йодистого свинца.

Он выжидательно, но без особой надежды взглянул на мать. Родители, по мнению юного Теренса Кристоу, были тоскливо беспросветны.

— А ты это знала, мама?

— Я ничего не смыслю в химии, детка.

— Ты бы могла прочесть об этом в книжке, — сказал Теренс.

Это была простая констатация, но крылась за ней еще и некая тоска. Герда тоски не услышала. Она словно ходила на привязи своих тревог. Круг за кругом, с самого утра, когда, проснувшись, она осознала, что от этого давно страшившего ее уик-энда с Энгкетлами все же не уйти. Пребывание в «Пещере» всегда было кошмаром для нее. Всякий раз чувствовала себя там стесненно и бесприютно. Неиссякаемая на изречения и последовательная не дольше минуты Люси Энгкетл, с ее топорными поползновениями на благожелательность, была фигурой наиболее жуткой. Но и прочие были немногим лучше. Герде предстояло два дня сущего мученичества. Она терпела их ради Джона. Утром он сказал, потягиваясь:

— Прекрасно сознавать, что на два дня мы уезжаем из города. — В его голосе звучала неподдельная радость. — Это будет здорово, Герда. Как раз то, что тебе нужно.

Она привычно улыбнулась и сказала самоотверженно:

— Это будет восхитительно.

Она обвела спальню грустным взглядом. Полосатые кремовые обои с черным пятном сразу за платяным шкафом, туалетный столик красного дерева, слишком наклонно висящее зеркало, веселый ярко-голубой ковер, акварельные виды Озерного Края.