«Она! Ей-богу, она! Вот так удача!» – обрадовался бандит.

Пропустив девушку чуть дальше по тропе, он поднялся в полный рост и, бесшумно ступая, стал ее нагонять. На ходу вынул из-за пояса пистолет.

Нет, шуметь он не собирался. Сначала хотел ударить по голове, а потом придушить. Он уже убивал таким способом и сейчас почти не ощущал волнения. Напротив, душу обуяло удивительное по силе желание отомстить за унижение в партизанском лагере. За то, что Екатерина легко распознала его трусость и слабости характера, за брезгливый отказ знакомиться с ним.

Приблизившись к девушке, он замахнулся, чтобы нанести удар, но… совершенно неожиданно сам получил по запястью, да так сильно, что пистолет вылетел на землю, а боль прострелила аж до плеча.

Вскрикнув, он шарахнулся в сторону, пришибленно обернулся.

На тропе позади него, опираясь на костыль, стояла… еще одна Екатерина Лоскутова. В свободной руке она держала другой костыль, которым, видимо, и заехала ему по руке.

На шум обернулась та, что шла впереди, и приглушенно вскрикнула:

– Катя!

Бобовника охватил животный страх. Он в ужасе попятился, запнулся о кусты, упал.

– Вот мы и свиделись, фашистский прихвостень! – наступала на него, занося над головой костыль, какая-то из Лоскутовых.

Один удар пришелся по коленке, второй – по вытянутой вперед руке. Третья попытка не увенчалась успехом, потому что предатель пришел в себя, вскочил и, не разбирая дороги, помчался к калитке.

Спустя несколько секунд в саду снова установилась тишина. Лишь Дарья, прижавшись к родной сестре, тихо всхлипывала и что-то радостно шептала…

Глава восемнадцатая

Москва, 2-й Астрадамский тупик

сентябрь 1945 года

В дом сестры не пошли. Там было полно окон, да и старую дверь при желании любой сумел бы сломать с первой попытки. А баня была крепкой, надежной.

Пока Дарья топила печь и грела воду, Екатерина отыскала в кустах оброненный Бобовником пистолет, проверила его, спрятала в кармане шерстяной кофты. Потом ходила к колодцу – таскала неполные ведра.

Помывшись, сестрицы перекусили и, оставив гореть керосиновую лампу, устроились на диване. Сначала Катя рассказала об учебе в разведшколе, о партизанском отряде, о засаде в лощине, о том, как лишилась ноги, и о последующей своей жизни в крымском селе Кокташ.

Потом настала очередь Даши. Трагическая смерть отца Екатерину не удивила, равно как и то, что к его кончине приложила руку сестра. Она хорошо знала папашу, помнила его пьяные фортели и похмельное помешательство, потому и не осуждала Дашу. А вот то, что та сблизилась с Борькой Бутовским и стала едва ли не его сообщницей в темных делишках, Катю озадачило.

Однако Дашка с присущей ей детской непосредственностью объяснила:

– Так папаша меня продал Борьке за шесть бутылок водки. Продал вместе с баней. Да и пропала бы я без Борьки. Денег не было, а на работу меня, убогую, никто бы не принял…

Как бы то ни было, обвинять сестру в связях с бандитом Бутовским Катя не имела права и не хотела. Для этого надо было пережить то, что пережила Дарья.

А та все еще не могла поверить в чудесное появление исчезнувшей сестры. Прижимаясь к ней, Дашка роняла слезы счастья.

Спать не хотелось даже глубоко за полночь.

– Расскажи про «Артек», – тихо попросила сестра. – Ты же говорила, он тоже в Крыму?

– «Артек»… Да, он тоже в Крыму, – с улыбкой вздохнула Екатерина. – Это было в 1936 году, мне тогда исполнилось четырнадцать. Мы жили в нижнем лагере, в просторных длинных бараках.