..
Выбравшись на берег, мы бросились к сакле с неповрежденной крышей. Рядом с ней топтался Житник, не пожелавший расстаться с золотоносными ишаками и потому мокнувший бок об бок с ними. Мы оставили ему Сильного, вошли в саклю и уселись в ней на корточках, изрядно потеснив Федю и менее дружелюбных женщин Среднего Востока. Освоившись, Наташа принялась недоуменно разглядывать помещение.
– Неужели здесь люди жили? – спросила она Бабека, подняв глаза к заплесневевшим потолочинам.
– Не только жил, но рожал тоже, – ответил он, протянув Наташе валявшуюся в углу разломанную детскую кровать-колыбельку. Деревянная, когда-то раскрашенная яркими красками, она притягивала взоры и рождала у девушек умиленные улыбки.
– А зачем тут отверстие посередине сделано? – рассматривая кроватку, удивилась Наташа.
– Детский жопа там торчит. Маленький матрас, простыня тоже с дырка делают. Удобный очень, когда дети очень многа. Ребенка прямо в дырка писает и какает. Мама не нада билье савсем менять... Еще ребенок мала кричит – никогда не мокрий...
– А если мальчик? Они ведь верх писают? Фонтанчиком? Неужели их на животе все время держат?
– Если мальчик, то пиписка турубка одевают. И он в этот турубка все время писает, пока ходить не будет.
– Да... – протянула озадаченная Наташа, оглядывая неровные каменные стены, сырой земляной пол и запотевший потолок. – И тут детки бегали, а самый маленький лежал с голой попкой в этой колыбельке и писал в трубку. И горько плакал...
В это время ливень ослаб, а через минуту и вовсе прекратился. Дырявую сланцевую крышу сразу же заткнула небесная синь.
Мы высыпали наружу и, сломав на дрова оконные и дверные рамы одного из обвалившихся домов, разожгли на галечном берегу костер. Однако, как только он разгорелся, его пришлось перенести повыше – река угрожающе вздулась, и воды ее все ближе и ближе подбирались к нам.
Через двадцать минут наша одежда практически полностью высохла, и мы смогли продолжить путь.
Перед уходом предусмотрительный Бабек срубил с тальника, росшего посередине кишлака, несколько стоек для палаток и пару толстых сухих ветвистых сучьев на костер. Стойки он вручил нам в качестве временных посохов, а сучья прикрепил за комли к бокам одного из ишаков.
Уходя из кишлака, я оглянулся, чтобы напоследок еще раз проникнутся его очарованием. Но в глаза бросился тальник с обрубленными и обломанными ветвями. Вот так вот всегда... “Перед нами все цветет, за нами все горит”...
Когда мы отошли от кишлака метров на пятьсот и начали взбираться на надпойменную террасу, Бабек вдруг закричал, указывая пальцем в сторону Тагобикуля: “Смотри, смотри – мост ломался, в река падает!”.
Мы все враз обернулись и увидели корявые бревна, несущиеся в коричневом пенящемся потоке...
9. Последний привал. – Появляются гости. – Бабек спасает Фатиму. – Банкет на пленэре.
Меньше, чем через час наш караван прибыл на место последнего привала. Свернув с зиддинской тропы вправо, мы очутились в узком уютном ущелье, в верховьях которого был перевал, вернее седловина, ведущая к Пиндару. Солнце уже падало к горизонту, горы, ожившие в косых его лучах, притягивали глаза своей спокойной красотой.
Люблю горы. Мне подолгу приходилось работать в тайге, тундре, пустыне и в промежутках между ними.
Тайга давит, в ней ты как пчела в густой и высокой траве; она красива извне, сбоку. Особенно в Приморье, когда ободранный колючками аралии и элеутерококка, облепленный энцефалитными клещами вываливаешься из нее на высокие, изумительно красивые берега Японского моря.
А тундра... Я знал людей, которые подолгу рассказывали о прелестях ее просторов. |