Питер хмыкнул.

– Этот специальный регистратор мозговых волн куда более чувствителен, чем обычные, которые есть в этой больнице. Мне бы хотелось записать, ну…

– Вы хотите записать мою смерть, да?

– Простите, мне не хотелось быть бесчувственным.

– Вы и не были. А почему вы хотите записать мою смерть?

– Ну видите ли, в настоящее время нет способа, позволяющего абсолютно точно установить, в какой момент мозг окончательно перестает работать. Этот новый прибор должен со стопроцентной гарантией определить момент смерти.

– Разве это кого‑нибудь интересует? У меня нет родственников.

– Видите ли, часто тела держат подключенными к системе жизнеобеспечения просто потому, что мы не знаем, умер человек на самом деле или жив. Я пытаюсь предложить не просто юридическую констатацию смерти, а подлинную – позволяющую однозначно ответить на вопрос: перед нами живой человек или он уже мертв?

– И чем это может помочь людям? – поинтересовалась она. По ее тону было ясно, что именно это для нее самое важное.

– Облегчит трансплантацию органов.

Она покачала головой:

– Никому мои органы не нужны.

Питер улыбнулся:

– Наверно, вы правы. Но однажды мой прибор сможет гарантировать, что мы по ошибке не берем органы у живых людей. Он также будет полезен в отделениях скорой помощи и на месте происшествия при несчастных случаях. Ведь сейчас попытки спасти пациента очень часто прекращают раньше времени.

Миссис Феннелл немного подумала, затем сказала:

– Ведь вам на самом деле вовсе не требовалось мое согласие, правда? Вы просто могли взять и подключить меня к вашему прибору. Просто сказать, что это нужно для обычного обследования. Врачи сплошь и рядом не объясняют, что они делают.

Питер кивнул:

– Пожалуй, вы правы. Но я подумал, что было бы вежливее спросить.

Глаза миссис Феннелл снова улыбнулись.

– Вы очень любезный молодой человек, доктор?..

– Хобсон. Но, пожалуйста, зовите меня Питером.

– Питер. – У ее глаз появились морщинки. – Я нахожусь тут несколько месяцев, и за все это время никто из врачей не предложил называть его по имени. Они меня куда только не кололи, но до сих пор считают, что сохранять эмоциональную дистанцию – это часть их работы. – Она помолчала. – Вы мне нравитесь, Питер.

Питер улыбнулся:

– Вы мне тоже нравитесь, миссис Феннелл.

На этот раз ей удалось по‑настоящему засмеяться.

– Зовите меня Пегги. – Она умолкла, и сеть морщин на ее лице проступила еще отчетливее. – Вы знаете, с тех пор, как я поступила в эту больницу, впервые слышу собственное имя. Значит, Питер, вам действительно интересно, что происходит в момент смерти?

– Да, Пегги, мне это интересно.

– Тогда почему бы вам не присесть? Устраивайтесь поудобнее и послушайте, что я вам расскажу. – Она понизила голос: – Знаете, а я ведь уже однажды умирала.

– Прошу прощения? – Она казалась такой здравомыслящей…

– Не смотрите на меня так, Питер. Я не сумасшедшая. Садитесь. Да садитесь же. Я расскажу все по порядку.

Питер слегка мотнул головой, как бы ничего не обещая, но тем не менее пододвинул поближе к кровати обтянутый винилом стул.

– Это случилось сорок лет назад, – начала миссис Феннелл, повернув к Питеру свое лицо, напоминающее печеное яблоко. – Незадолго перед этим у меня обнаружили диабет. Я зависела от уколов инсулина, хотя еще не вполне осознавала всей серьезности своего заболевания. Мой муж Кэвин ушел за покупками. Я сделала себе утренний укол инсулина, но еще не успела позавтракать.