|
Белый мрамор каминной полки пронизывали черные жилки, решетку скрывал серебряный экран. Четыре серебристо-черных кресла стояли вокруг кофейного столика из дерева и стекла. Из стоящей на столе вазы возносились черные тюльпаны. Высокие каблуки моих туфель ушли в толстый черный ковер. В комнате появилась еще одна новая вещь, которая заставила меня остановиться. Картина над камином. Трое, одетые в костюмы семнадцатого века. Женщина в серебристом платье, с квадратным лифом, каштановые волосы завиты в аккуратные локоны. В руке она небрежно держит розу. Рядом с ней - мужчина, высокий и худощавый, с темно-золотыми волосами, завивающимися кольцами ниже плеч. У него - усы, ван-дейковская бородка настолько темно-золотого цвета, что он переходит в каштановый. На нем - мягкая широкополая шляпа с пером, одежда - белая с золотом. Но подошла я к картине из-за второго мужчины. Он сидит прямо за женщиной. Одеяние - черное с серебристой вышивкой, широкий кружевной воротник и кружевные манжеты. На коленях он держит широкополую шляпу с пером и серебряной пряжкой. Черные волосы мелкими локонами спадают ему на плечи. Он чисто выбрит, и художник не преминул передать зовущую глубину его синих глаз. Я глядела в лицо Жан-Клода, написанное за сотни лет до моего рождения. Остальные двое улыбаются, только он один - серьезен и прекрасен - темный фон к их свету. Как тень смерти, пришедшая на бал. Я знала, что Жан-Клоду несколько сотен лет, но никогда не видела такого очевидного доказательства, никогда мне это не совали так прямо под нос. И еще одна вещь меня встревожила в этом портрете: не солгал ли мне Жан-Клод о своем возрасте? Послышался звук, и я обернулась. Джейсон устроился в кресле, Жан-Клод стоял за моей спиной. Пиджак он снял, и вьющиеся волосы рассыпались по алой рубашке. Манжеты были длинными и узкими, застегнутыми на три старинные запонки, как и высокий воротник. Материя скрывала его соски, но оставляла открытым пупок, привлекая взгляд к верхнему краю штанов. А может, это только мой взгляд привлекало. Не стоило сюда приезжать. Он также опасен, как убийца, если не больше. Опасен в таких смыслах, для которых у меня нет слов. Он подошел в своих черных сапогах, двигаясь грациозно, как пойманный светом фар олень. Я ожидала вопроса, как мне нравится картина. Вместо этого он сказал: - Расскажите мне о Роберте. Полиция мне сообщила, что он мертв, но они не разбираются. Вы видели тело. Он воистину мертв? Голос его был полон заботы и тревоги, и это застало меня врасплох. - У него вынуто сердце. - Пробито осиновым колом? Тогда еще можно его оживить, если кол вынуть. Я покачала головой: - Удалено полностью. Ни в доме, ни во дворе его найти не удалось. Жан-Клод остановился, неожиданно плюхнулся в кресло, гладя в никуда - или так мне показалось. - Значит, его действительно больше нет. В его голосе звучала скорбь, как иногда звучал смех, и я почувствовала ее как холодный и серый дождь. - Вы же о Роберта ноги вытирали. Зачем нужны эти плачи и стенания? Он поглядел на меня: - Я не плачу. - Но вы же с ним обращались как со скотом! - Я был его Мастером. Если бы я обращался с ним по-хорошему, он бы воспринял это как слабость, вызвал бы меня, и мне пришлось бы его убить. |
