– Я работаю в психиатрическом отделении Лонгхольменской тюрьмы, – сказал голос в трубке. – У нас здесь есть больной, которому обязательно нужно поговорить с вами. Его фамилия Биргерсон. Он утверждает, что обещал и что это очень важно…

Колльберг нахмурился.

– А сам он не может подойти к телефону?

– К сожалению, нет. Это противоречит нашим правилам. В настоящий момент он проходит…

Лицо Колльберга грустно вытянулось. Даже в рождественский вечер он не имеет права…

– Хорошо, – сказал он, – я выезжаю, – и положил трубку.

Жена, которая услышала последнюю фразу, сделала большие глаза.

– Мне нужно съездить в Лонгхольменскую тюрьму, – с унылым видом сказал он. – Ума не приложу, где можно сейчас найти машину, которая повезла бы туда в такое время, на Рождество!

– Я отвезу тебя, – предложила Оса Турелль. – Я ничего не пила.

В дороге они не разговаривали. Надзиратель в караульной окинул Осу подозрительным взглядом.

– Это моя секретарша, – сказал Колльберг.

– Секретарша? Прошу прощения, фру, я еще раз взгляну на ваши документы.

Биргерсон не изменился. Разве что выглядел еще более робким и невзрачным, чем две недели назад.

– Ну, так что же вы хотите мне сказать? – сухо спросил Колльберг.

Биргерсон улыбнулся.

– Может, это покажется глупым, – сказал он, – но именно сегодня, сейчас, вечером, я вспомнил кое‑что. Вы тогда спрашивали меня об автомобилях, о моем «моррисе». И…

– Да, и что же?

– Ну так вот, как‑то раз, когда ассистент Стенстрём и я сделали перерыв во время допроса и ели, я рассказал ему одну историю. Помню, мы ели тогда яичницу с грудинкой и свеклой. Это мое любимое блюдо, поэтому, когда нам принесли рождественский ужин…

Колльберг с отвращением смотрел на Биргерсона.

– Одну историю? – повторил он.

– Вернее, случай из моей жизни. Он произошел еще тогда, когда мы жили на Рослагсгатан, я и моя…

– Да, понятно, – перебил его Колльберг. – Рассказывайте.

– Да, так вот, я и моя жена. У нас была только одна комната, и дома я всегда нервничал, не находил себе места и чувствовал себя затравленным. К тому же у меня была бессонница.

– Хм, – произнес Колльберг.

Ему было жарко, слегка кружилась голова. Кроме того, он испытывал жажду и сильный голод. Обстановка тоже действовала на него угнетающе, ему внезапно захотелось немедленно уехать домой. Биргерсон продолжал свой путаный, монотонный рассказ.

– …поэтому я выходил по вечерам, просто так, для того, чтобы уйти из дому. Это было почти двадцать лет назад. Я часами ходил по улицам, иногда всю ночь. Никогда ни с кем не разговаривал, только бродил, чтобы обрести покой. Через некоторое время нервное напряжение спадало, обычно это происходило приблизительно через час. Однако когда я так бродил, мне все же приходилось занимать свою голову какими‑нибудь мыслями, чтобы те, другие дела не мучили меня. Те, домашние, с женой и все такое прочее. Поэтому я придумывал разные вещи. Чтобы обмануть самого себя, отвлечь от собственных мыслей и огорчений.

Колльберг взглянул на часы.

– Да, понятно, – нетерпеливо сказал он. – Ну, так что же вы делали?

– Рассматривал автомобили.

– Автомобили?

– Да. Я переходил от одной стоянки к другой и рассматривал автомобили, которые там стояли. Внутрь автомобилей я особенно не заглядывал, но при этом изучил все существующие модели и марки.