Стефан Цвейг. Смятение чувств
У них были самые лучшие побуждения - у моих учеников и коллег по
факультету: вот он лежит, в роскошном переплете, торжественно мне
преподнесенный, первый экземпляр юбилейного сборника, который филологи
посвятили мне в шестидесятую годовщину моего рождения и тридцатую моей
академической деятельности. Получилась настоящая биография; ни одна самая
мелкая статья, ни одна произнесенная мною речь, ни одна рецензия в
каком-нибудь научном ежегоднике не ускользнули от их библиографического
прилежания: все они выкопали из бумажной могилы: весь ход моего развития до
последнего часа восстановлен, ступень за ступенью, и сверкает, подобно
хорошо выметенной лестнице. Право же, было бы неблагодарностью с моей
стороны не порадоваться этой трогательной фундаментальности. Все, что
казалось мне давно изжитым и утраченным, снова встает передо мной в строгой
последовательности. Нет, я не могу отрицать, что я, уже старик, смотрю на
этот диплом, поднесенный мне моими учеными слушателями, с той же гордостью,
с какой получал некогда из рук учителей первое свидетельство о своем
прилежании, способностях, любви к науке.
И все же, когда я перелистал эти двести прилежно написанных страниц и
внимательно вгляделся в отражение моего облика, - я невольно улыбнулся.
Неужели это была моя жизнь, неужели в самом деле с первого часа до нынешнего
она тянулась покойными нитями какого-то целесообразного серпантина, как
представил ее биограф на основании бумажного материала? Я испытал такое же
чувство, как недавно, когда впервые услыхал свой голос в граммофоне: сначала
я его совершенно не узнал. Да, это был мой голос, но такой, каким его знают
другие, а не я сам, слыша его в своей крови, в самой глубине своего
существа. Так, посвятив всю свою жизнь изображению людей и попыткам
установить содержание их духовного мира на основании их творчества, я
убедился на собственных переживаниях, каким непроницаемым в жизни каждого
человека остается его настоящее ядро - творческая клетка, из которой все
произрастает. Мы переживаем мириады секунд, но только одна из них, одна
единственная, приводит в движение весь наш внутренний мир - та секунда
(Стендаль ее описал), когда уже насыщенный всеми соками цветок в мгновение
ока кристаллизуется, магическая секунда, подобная мгновению зачатия и,
подобно ему, скрытая в теплоте нашего тела, - невидимая, неосязаемая,
неощутимая, - совершенно своеобразно пережитая тайна. Ее не учтет никакая
алгебра духа, не предскажет никакая алхимия предчувствия, и редко она
открывается нашему чувству.
Об этом тайном источнике развития моей духовной жизни эта книга не
говорит ни слова: вот почему я не мог не улыбнуться.
|