Но самой шумной была теплая украинская компания, которая без зазрения совести превозносила чью-то девушку, сравнивая ее со всей флорой и фауной родной земли: губы — с лепестками роз, голос — с соловьиным пением, фигуру — со стволом тополя…
— Садися, парень, чего стоять-то, — вдруг услышал Левашов.
Он обернулся. Рядом, за столиком, расположились трое ребят.
— Садись, садись, — повторил басом самый крупный из них, с тяжелым и добрым лицом. — Лучше места все равно не найдешь.
Левашов сел, ему тут же придвинули тарелку с заливными гребешками, налили в высокий фужер «Горного воздуха», заверили, что к гребешкам никто не притрагивался.
— Ты давай уминай… А то еще неизвестно, успеет ли к тебе официант добраться до отхода поезда, — проговорил второй парень, с длинными вьющимися волосами.
— На острове давно? — спросил третий — маленький, розовощекий и какой-то слишком уж красивый.
— Три года, — сказал Левашов.
— Как раз срок, — сказал большой парень. — Уезжать не думаешь?
— Что вы, ребята! Только осмотрелся!
— И правильно, — солидно и серьезно одобрил парень. — Да, чтоб не забыть… Меня Иваном зовут. А этого кудлатого — Афонька. Ну и Федор — самый красивый и самый…
— На первый раз хватит и того, что я самый красивый. А Иван у нас самый толстый.
— А Афоня? — улыбнулся Левашов.
— А он самый умный, — захохотал Афоня.
Знакомство получалось легким, без молчаливого ковыряния в тарелках и спасительных старых анекдотов. Сам Левашов был не из разговорчивых, но иногда он словно забывал о своем характере и без усилий становился болтливым, агрессивно-деловым или невозмутимым до апатичности.
— Далеко едешь? — спросил Иван уважительно.
— До конца, ребята, до Тымовского.
— Не лесоруб, случайно?
— Нет.
— А то давай с нами… Среди лесорубов мы большие люди. Правофланговые производства, можно сказать. Иван, можно сказать, что мы правофланговые производства? — повернулся Афоня к другу.
— Лучше не надо, — скупо улыбнулся Иван. — Ответственность больно велика.
Левашов, не поднимая головы, осторожно, но внимательно осмотрел руки ребят. И успокоился. Тяжелые пальцы, сломанные ногти, красная кожа — все говорило о том, что ребята не врут. А впрочем, чего не бывает, подумал Левашов. И коль уж такая у меня работа, что подозрительность оборачивается добросовестностью… Мысленно извинившись перед ребятами, он задал первый прощупывающий вопрос:
— А в Южном что вы делали?
— Проветривались, — усмехнулся Федор.
— Легкая перемена обстановки, — сказал Афоня. — Встряска, так сказать. Иван, можно так сказать?
— Заткнись.
— Во-во! А знаешь, почему он мне рот затыкает? Бригадиром был до недавнего времени. И вылетел. С треском. Будто это не Иван из бригадиров вылетел, а ель в тайге рухнула. А знаешь, за что? Несчастный случай у него на участке. Не уберег рабочего. Зацепило веткой, а там ветка потолще этой колонны.
— Но рабочий-то жив? — спросил Левашов, отметив про себя, что ребята ушли от ответа.
— Мозги ему отдавило, — сказал Иван. — Ты думаешь, кого — Афоньку и хлестануло по мозгам.
— А в Южном давно? — чуть иначе повторил вопрос Левашов.
— Какой давно — три дня, — ответил Федор и стал смотреть в зал. |