Эти трое чернокожих парней не умерли на острове. Море выбросило их на берег, как плавучие бревна. Никто утопленников не знал, их жизни раньше никогда не соприкасались с жизнями обитателей острова. Только смерть свела их с островитянами, но разве этого достаточно, чтобы нарушить привычный ход существования Собачьего архипелага?

– Если отбросить некоторые условности, – продолжил свою речь Мэр, после того как все вышли из холодильного склада, а Спадон принялся бинтовать окровавленные пальцы Кюре, который попискивал, как птенец, – то можно сказать, что эти трое никогда не существовали, что течение никогда не прибивало их останки к нашим берегам. Представим – а так оно и должно было произойти, – что море поглотило их и растворило в своих глубинах, как в ванной с кислотой, и что никому так и не суждено было узнать, что с ними случилось. Будь при них документы, удостоверения личности, дело приняло бы другой оборот, тогда принятие решения стало бы очень затруднительным. Документы связали бы их с миром, с конкретной страной, человеческим сообществом, с историей, семьей. Но здесь этого нет. Ничего, что позволило бы узнать их имена, возраст, страну, из которой они сбежали, чьими сыновьями, братьями, мужьями или отцами они были.

– Черт бы тебя побрал, мне же больно! – взревел Кюре, так что Мэр поневоле прервал монолог, а три пчелы, до сих пор приходившие в себя на плечах своего пастыря после холодильной камеры, взмыли вверх.

– Простите, святой отец, делаю, что могу, но ведь я не фельдшер.

– Ну да, ясное дело, не ты же страдаешь!

Доктор, улыбаясь, отказался заняться пальцами священника, сказав, что его собственные настолько неловки, что не смогут правильно наложить повязку. Он ограничился требованием, чтобы Спадон продезинфицировал ранки, и рыбак полил на них из бутылки с виноградной водкой, отчего Кюре и взвыл от боли.

– Думаю, вы прекрасно поняли мою мысль, – заключил Мэр, – при том что вы отлично знаете – я не мерзавец какой-нибудь или бессердечный человек. Но не я выдумал нищету и зло на земле, и в мои обязанности не входит за всеми подчищать дерьмо. Хоронить этих людей на нашем кладбище не имеет смысла. Уже хотя бы потому, что они не принадлежат к нашей коммуне. Но есть и еще соображение: мы даже не знаем, какой они веры.

Вполне вероятно, что они другого вероисповедания, и мы нанесли бы им оскорбление, похоронив в месте, не имеющем ничего общего с их религией. Кстати, я вам уже говорил, что эта история должна остаться строго между нами, и пусть каждый унесет ее с собой в могилу, ни с кем не поделившись. Это, разумеется, предполагает, что тела несчастных бесследно исчезнут, и не останется никаких свидетельств об их пребывании на острове.

На секунду Мэр замолчал и обвел взглядом лица присутствующих. Почти все низко склонили головы, кроме Старухи и Учителя, который взирал на него с выражением ужаса и задыхался, будто слова Мэра вызвали у него приступ астмы.

– Самое простое, что первым пришло на ум, – доверить их морю. Но кто может поручиться, что через несколько дней оно не вернет их, снова прибив к нашим берегам? И тогда я пришел к выводу, что стоит похоронить их на нашем острове, ведь он – последнее пристанище, которое они обрели, сами того не ведая, место, которое им определила смерть, навсегда избавив от страданий, бывших, по сути, формой их земного существования.

Спадон закончил перевязывать пальцы Кюре, однако тот, почти не прислушиваясь к Мэру, продолжал гримасничать, поднося руки к очкам с толстенными стеклами, словно раны могли быстрее зарубцеваться от того, что он их разглядывал.

– Не мне вам рассказывать, что на острове есть своего рода врата в бездну. Наши предки называли эти отверстия «глотками богов». Вот я и подумал, что мы не совершим ни святотатства, ни кощунства, если сбросим в одно из них тела этих троих мужчин.