Но этот человек тщетно пытался открыть дверцу почтового ящика, его ключ к нему не подходил. Первое, что приходит в голову в таком случае, – возможно, бедняга перепутал ящики. Но тот упорствовал, хотя в результате так и не достиг цели. В итоге, устав от бесплодных усилий, он поднялся по лестнице, вошел в первую квартиру и прогулялся по ней, затем проник во вторую, и так далее.

Читатель поневоле начинал спрашивать себя, кем мог быть этот человек и что он собирался сделать? Он явно не был вором, ведь он ничего не украл, хотя часто касался разных предметов, тканей, брал в руки рамки с фотографиями и разглядывал их. При этом лицо его оставалось абсолютно бесстрастным.

Покинув здание и войдя в соседний особнячок, первый герой романа обнаруживал там еще одного человека. Или, вернее, читатель обнаруживал этого второго человека, поскольку первый, похоже, его не видел, так же как и второй не видел первого. Они находились рядом, порой соприкасались, однако не подозревали о существовании друг друга.

Роман продолжался: постепенно в нем появлялись женщины, дети, старики, другие мужчины. Город заполнялся этой новой толпой, молчаливой, немой, состоявшей из разрозненных индивидуумов, равнодушных друг к другу, невидимых друг для друга. Только читатель видел их всех.

И тогда читатель начинал понимать. Или, скорее, автор заставлял его это сделать. Он давал ему понять, что все эти люди мертвы. Что никто из них никого не видит. Что этот город – город мертвых. Оставалось неизвестным, сохранились ли где-то еще живые или нет, но как бы то ни было, город им уже не принадлежал: им владели мертвецы. Они избрали его, чтобы, если и не жить в нем, то хотя бы его посещать. Жуткий город. Город без жизни. Перевернув последнюю страницу, читатель ощущал ужас.

В ночь, последовавшую за смертью Учителя, остров обезлюдел. Все его жители пропали. Исчезли. Улетучились. Скрылись за толщей стен своих безобразных домов. За дверьми, на которые обрушились кулаки и проклятия Вдовы.

Остров превратился в город, описанный в том русском романе. Земля исчезла под раскаленными рвотными массами Бро, морские воды, где дрейфовали лишь обломки рыбацких лодок, утратили жизнь. Само время умерло: оно больше не несло в себе ни радости, ни надежды. И только покойники здесь чувствовали себя как дома: на улицах и площадях, в жилищах и гавани. Учитель, три юных чернокожих утопленника, тысячи, нет – несметное число их собратьев, поглощенных волнами или выброшенных за борт. Но городок оказался слишком мал для них. Да и остров был слишком тесен. Они хлынули на улицы: насквозь промокшие, безгласные, не имеющие в сердцах ни ненависти, ни гнева. Они не видели живых, но живые их видели. Мертвецы напомнили островитянам, кто они такие и во что превратились, даже если и не по своей воле.

Паром увозил гроб Учителя, его Вдову и дочерей. Сигнала к отплытию он не подал. Вдова и девочки-близнецы, сидевшие по обеим сторонам гроба, не сводили каменного взгляда с порта, города и вулкана. Все дома оставались запертыми. Пустыми. Невидимыми. Только Кюре проводил семью до порта. И теперь он наблюдал, как постепенно в тишине удалялся паром, с Вдовой и девочками на корме, и еще с гробом, где находилось тело человека, который хотя бы пытался остаться достойным звания человека.

Понадобилось еще несколько дней, чтобы островитяне снова обрели способность притворяться, что ничего не произошло, и жизнь вошла в прежнюю колею. Каждый вернулся к своим обыденным занятиям. Люди по-прежнему обменивались ничего не значившими репликами. Об Учителе никогда не заговаривали, даже если и думали о нем постоянно: то, что сказал Кюре Мэру и Доктору, сбывалось с ужасающей точностью.

По той же причине Мэр и Доктор больше не возвращались к теме местной лодки и ее чудовищного живого груза, сфотографированных спутником.