— Отлично. Значит, вы все поняли.

— Подождите. Когда мне начинать?

— Как только увидите меня.

— Вам не пробраться сюда.

— Почему? Я еще числюсь в программе, не так ли?

— Разумеется, числитесь. Но это не значит, что они выпустят вас в эфир. Вместо вас выступит Соренсен.

— Его ждет жестокое разочарование.

— Старик пригнал в Черчленд триста детективов. У каждого есть ваша фотография. Они схватят вас, как только увидят.

— Они меня не увидят.

— Как бы не так. Для этого вам нужно стать невидимкой. Пожалуйста, послушайте моего совета, не лезьте в Черчленд. Это серьезные ребята. И они получили приказ не церемониться с вами.

— Это ужасно. Значит, мне нечего и пытаться выбраться отсюда.

— Что вы такое говорите?

— Я в Черчленде уже три дня. — В трубке послышался добродушный смех. — Да пребудет с вами Бог, Маркус.

Раздались гудки отбоя. Маркус медленно вышел из будки. Солнце уже выглянуло из-за горизонта. По всему чувствовалось, что погода в этот день не подведет.

К полудню, за четыре часа до начала трансляции Крестового похода, на десятитысячной трибуне, возведенной на автостоянке перед зданием церкви, не осталось ни одного свободного места. Прочие автостоянки были забиты машинами, люди толпились на всех лужайках. Всюду царило праздничное настроение. Разносчики воздушной кукурузы, булочек с сосисками и прохладительных напитков трудились, не покладая рук. Даже люди, стоящие в очереди в передвижные туалеты, и те улыбались.

Маркус обозревал окрестности из аппаратной, которая помещалась высоко над трибуной. Внизу он видел море людей. На крыше церкви расположились охранники с биноклями и винтовками с оптическим прицелом. Ходили они — он это знал — и по крыше аппаратной.

Между трибуной и церковью располагалась большая сцена для шести сотен почетных гостей Крестового похода. От солнца ее прикрывал красно-бело-синий парусиновый навес. Маркус посмотрел на гигантский золотой крест, парящий меж двух башен. Вот и сдвижная панель. Стоит, не шевелится.

Он шагнул к камере номер один. Прильнув к объективу, сфокусировал ее на сдвижных панелях так, что они заполнили весь экран монитора. Закрепил камеру в этой позиции, вновь прильнул к объективу, выключил монитор. Внезапно Маркусу стало нехорошо, он прошел в крошечную ванную. Запер за собой дверь, посмотрел в зеркало. Душевная мука отражалась на его лице. Постояв, он достал из кармана флакончик с кокаином. Втянул белый порошок одной ноздрей, второй. Убрал флакончик, сложил руки перед грудью, склонил голову, взмолился:

— Пожалуйста, дорогой Бог. Не дозволяй ему этого делать.

Маркус взглянул на часы пульта управления. Шесть минут до начала двухчасовой передачи, вызвавшей громадный интерес по всей стране. Сомнений в этом не было. Поступавшие со всех концов страны сведения свидетельствовали о безмерной любви Америки к Богу Мечта Пастыря стала реальностью.

Маркус подошел к пульту.

— Я тебя сменю, — сказал он режиссеру. — Ты, должно быть, совсем вымотался.

— Это точно, — кивнул тот. — И мне надо отлить, а не то у меня лопнет мочевой пузырь.

Маркус надел наушники, поправил микрофон.

— Камера семь, дайте Рэндла. Мужчина в белом костюме и черных очках слева и чуть сзади от кафедры.

На мониторе появился Рэндл, за ним горой возвышался телохранитель. Рэндл опустил голову и, похоже, не следил за происходящим. А на кафедру уже поднялся диктор.

Маркус искоса глянул на часы. Тридцать секунд до начала передачи. Диктор заговорил в точно назначенное время, как только на гигантском экране померкло улыбающееся лицо самого популярного калифорнийского проповедника.