|
Примирение – самый торжественный акт духа, но только тогда, когда он совершенно свободен и совершается собственною силою человека. Глубок и велик тот, в ком лежит возможность не одного примирения, но и вечного разрыва с общим, возможность несокрушимой гордыни и самого падения духа, оскорбленного противоречием жизни.
Тем не менее страдания чернеца, высказанные прекрасными стихами, дышащими теплотою чувства, пленили публику и возложили миртовый венок на голову слепца-поэта. Собственное положение автора еще более возвысило цену этого произведения. Он сам особенно любил его перед всеми своими созданиями, как это видно из его поэтической исповеди, предшествующей поэме:
О, сколько раз я плакал над струнами, Когда я цел страданья чернеца, И скорбь души, обманутой мечтами, И пыл страстей, волнующих сердца! Моя душа сжилась с его душою: Я с ним бродил во тьме чужих лесов; С его родных днепровских берегов Мне веяло знакомою тоскою. Быть может, мне так сладко не мечтать! Быть может, мне так стройно не певать!
И в самом деле, две другие поэмы Козлова: «Княгиня Наталья Борисовна Долгорукая» и «Безумная» уже далеко не то, что «Чернец». В них, особенно в первой, есть прекрасные поэтические места, но в них нет никакого содержания, почему они растянуты и скучны в целом. В «Безумной» даже нет никакой истины: героиня – немка в овчинном тулупе, а не русская деревенская девка[6 - В оценке «Безумной» критик перекликается с А. А. Дельвигом (см.: «Литературная газета», 1830, № 68, 2 декабря) и с Н. И. Надеждиным (см.: «Телескоп», 1831, ч. I, с. 117).]. Кроме того, обе эти поэмы, несмотря на разность содержания их, суть не что иное, как повторение «Чернеца»: слова другие, но мотив тот же, – а одно и то же утомляет внимание, перестает возбуждать участие. Вот почему две последние поэмы не имели никакого успеха, тогда как успех «Чернеца» был чрезвычайный. Как целое, эта поэма уже нема для нашего времени; но многие частности и теперь еще прочтутся с наслаждением, особенно если все стихи в них так ровно прекрасны, как эти:
. . . Дней моих весною Уж я все горе жизни знал; Я взрос бездомным сиротою, Родимой ласки не видал; Веселья детства пролетали, Едва касаясь до меня; Когда ровесники играли, Уже задумывался я; Огонь и чистый и прекрасный В младой груди пылал напрасно: Мне было некого любить! Увы! я должен был таить, Страшась холодного презренья, От неприветливых людей И сердца пылкого волненья, И первый жар души моей. |
