Стараюсь я забыть мою,

         Я стала ей в позор; быть может

         (Какая страшная мечта!),

         Моим отцом я проклята,

         А за кого?

         Мазепа

         Так я дороже

         Тебе отца? Молчишь…

         Мария

         О, боже!

         Мазепа

         Что ж? отвечай.

         Мария

         Реши ты сам.

         Мазепа

         Послушай: если было б нам,

         Ему иль мне, погибнуть надо,

         А ты бы нам судьей была,

         Кого б ты в жертву принесла,

         Кому бы ты была ограда?

         Мария

         Ах, полно! Сердце не смущай!

         Ты искуситель!

         Мазепа

         Отвечай!

         Мария

         Ты бледен; речь твоя сурова…

         О, не сердись! Всем, всем готова

         Тебе я жертвовать, поверь;

         Но страшны мне слова такие.

         Довольно.

         Мазепа

         Помни же, Мария,

         Что ты сказала мне теперь.

Вникните во всю эту сцену, разберите в ней всякую подробность, взвесьте каждое слово: какая глубина, какая истина и вместе с тем какая простота! Этот ответ Марии: «Я! люблю ли?» – это желание уклониться от ответа на вопрос, уже решенный ее сердцем, но все еще страшный для нее – кто ей дороже: любовник или отец, и кого из них принесла бы она в жертву для спасения другого, и потом, решительный ответ при виде гнева любовника… как все это драматически и сколько тут знания женского сердца!

Явление сумасшедшей Марии, неуместное в ходе поэмы, и даже мелодраматическое, как средство испугать совесть Мазепы, превосходно как дополнение портрета этой женщины. Последние слова ее безумной речи исполнены столько же трагического ужаса, сколько и глубокого психологического смысла:

         Пойдем домой. Скорей… уж поздно.

         Ах, вижу, голова моя

         Полна волнения пустого:

         Я принимала за другого

         Тебя, старик.