А об водке ни полслова!..

Но не бойтесь – гусары нашего времени не осердятся на Давыдова и останутся им довольны так же, как и гусары старого времени; правда, нашелся тогда один филистер, который, не догадавшись, что в стихах Давыдова новые гусары похвалены не меньше старых, обиделся один за всех и пропел Давыдову резонерскую рацею, из которой мы помним несколько стихов:

         Вот и мы, друзья младые,

         От сатиры не ушли:

         Наши деды дорогие

         Тьму пороков в нас нашли.

         Виноваты: не умеем

         Из лохани пить ковшом,

         И таланта не имеем

         Услаждать себя вином —

и прочая, – все такими же плохими стихами.

Муза Давыдова по превосходству военная. Нашему воину-поэту все предметы представлялись сквозь призму военного быта.

         Я люблю кровавый бой!

         Я рожден для службы царской!

         . . . . . . . .

         За тебя на черта рад,

         Наша матушка Россия! —

восклицает Давыдов, – и вся жизнь его была оправданием этих слов. Давыдову не было нужды божиться и клясться, что он патриот – ему можно было поверить и на слово. Это, повторяем, отразилось и в его поэзии: стихотворения его, несмотря на ограниченность их числа, разнообразны, но все носят на себе отпечаток взгляда на вещи с одной точки, и потому-то особенно дороги они. В Давыдове русская военная служба нашла себе достойного поэта, и он, как увидим ниже, доказал, что в ней есть жизнь и поэзия, и возвысил ее до поэтического апофеоза. Его стихотворения даже являлись и на свет по-военному: были писаны на привалах, на дневках, между двух дежурств, между двух сражений, между двух войн; «это (прибавляет «Очерк») пробные почерки пера, чинимого для писания рапортов начальникам, приказаний подкомандующим». «Некоторые стихотворения (сказано в «Очерке»), исторгнутые им из покрытых уже прахом или изорванных журналов, а другие, переходя из рук в руки писцов, более или менее грамотных, изменились до того, что и самим автором едва были узнаны. Не говорим уже о тех, которые, прославляя удалую жизнь, не могли тогда и не могут теперь показаться на инспекторский суд ценсурного комитета».

Давыдов сам отказывается от звания присяжного поэта:

         Я не поэт – я партизан, казак,

         Я иногда бывал на Пинде, но наскоком

         И беззаботно, кое-как

         Раскидывал перед Кастальским током

         Мой независимый бивак.

         Нет! не наезднику пристало

         Петь, в креслах развалясь, лень, негу и покой…

         Пусть грянет Русь военною грозой —

         Я в этой песне запевало.