Несколько банок домашней закатки — с фасолью, помидорами и сальсой. На полу битые стекла. Старые, еще довоенные газеты. Со вбитого в стену у кухонной двери колышка свисал полусгнивший, когда-то горчично-желтый «рыбий» дождевик, под ним обрывки старой кожаной упряжи. Обернувшись, Джон-Грейди обнаружил, что Билли стоит в дверях, за ним наблюдает.
— А где же спальня, в которой будет проходить медовый месяц? — спросил Билли.
— Ты стоишь на ее пороге.
Все так же прислонясь к дверному косяку, Билли добыл из кармана рубашки пачку сигарет, одну вытряхнул и прикурил.
— Единственное, чего тут не хватает, так это дохлого мула на полу.
Тем временем Джон-Грейди прошел к двери кухонного хода, стоит смотрит наружу.
— Надеешься, что сюда пройдет грузовик? — с сомнением в голосе проговорил Билли.
— Думаю, если с другой стороны… глядишь, может, мы и сумеем подъехать.
— Какое, к черту, «мы»? У тебя что, крыса в кармане?
Джон-Грейди улыбнулся. От кухонной двери открывался вид на закат; впрочем, над скалистыми утесами хребта Лас-Харильяс солнце стояло еще довольно высоко. Он притворил дверь, бросил взгляд на Билли и, пройдя к плите, поднял одно из чугунных конфорочных колец, осмотрел его и опустил на место.
— Может, я в чем-то ошибаюсь, конечно, — начал Билли, — но есть у меня такое подозрение, что если уж они привыкли к электричеству и воде из крана, отлучить их от всего этого дьявольски трудно.
— Ну, где-то же надо начинать.
— И она будет на этом готовить?
Джон-Грейди опять улыбнулся. Прошел мимо Билли в соседнее помещение. Стоявший в прежней позе у косяка Билли вытянулся, чтобы пропустить его, и опять стоит смотрит.
— Надеюсь, она деревенская девушка, — сказал он.
— Как ты насчет того, чтобы назад ехать с той стороны и на обратном пути глянуть, во что превратилась старая дорога?
— Как хочешь. Но только тогда мы вернемся поздно.
Джон-Грейди стоит в дверях, смотрит наружу.
— Ну-у, — протянул он, — тогда ладно. Заеду сюда снова в воскресенье.
Билли не сводил с него изучающего взгляда. Отлип наконец от дверного косяка, прошелся по комнате.
— Да ну, зачем откладывать, — сказал он. — Так и так все равно в темноте ехать придется.
— Билли!
— А-а?
— Это ведь и впрямь ничего не значит, правда? Что кто-нибудь там подумает.
— Конечно. Уж кому, как не мне, это знать.
— Ты глянь, картинка-то какая, а?
Он смотрел на лошадей за ручьем, те стояли, вырастая из собственных темнеющих отражений в воде; головы подняты, взгляды устремлены к дому, вокруг тополя, горы, а сверху огненная ширь вечернего неба.
— Ты небось думаешь, со временем все это наваждение у меня пройдет.
— Нет. Не думаю. Раньше и впрямь так думал, но теперь нет.
— Слишком далеко у меня все зашло, поэтому?
— Не только поэтому. Просто ты — это ты. Большинству людей достаточно пару раз носом ткнуться, глядишь, уже и соображать начали. А ты мне все больше и больше напоминаешь Бойда. Помню, для меня единственным способом заставить его что-нибудь сделать было запретить ему это делать строго-настрого.
— Когда-то тут была труба, вела от источника к дому.
— Так ведь ты можешь и снова ее проложить.
— Эт-точно.
— Зато вода тут по-прежнему хороша. Нигде воды лучше нету.
Билли вышел во двор, сделал долгую затяжку сигаретой, стоит смотрит на лошадей. Джон-Грейди затворил дверь. |