— А князя Василия Васильевича, выходит, слава тебе, Господи, только в ссылку направляют.

— Предал тебя, государыня-правительница, оттого живот и сохраняют.

— Лжешь! Лжешь, Марфа! Князь — меня! Да никогда такого быть не могло. Это ты с ним старые счеты сводишь! Ты его и отверженного ненавидишь, что же это деется, что деется…

4 мая (1690), на день памяти преподобных Никиты, Кирилла, Никифора, Климента и Исаакия, братьев Алфановых (Сокольницких) в Новгороде, царь Петр Алексеевич ходил в Кремле в Вознесенский монастырь, на Кирилловское подворье и в Алексеевский девичий монастырь.

24 августа (1690), на день памяти Перенесения мощей святителя Петра, Московского и всея России чудотворца, вступил в сан святейший патриарх Адриан.

9 сентября (1690), на день Попразднества Рождества Богородицы и памяти праведных Богоотца Иоакима и Анны, в Крестовой палате перед патриархом Адрианом говорил орацию с поздравлением из Киева Спасо-Межигорского монастыря иеродьякон Филарет, за что получил рубль.

26 ноября (1690), на день памяти преподобных Алипия столпника и Иакова отшельника, святейший патриарх Адриан изволил послать во благословение к боярыне вдове княгине Овдотье Петровне Куракиной образ Соловецких чудотворцев, что у ней боярыни в дому святейшему патриарху низали жемчугом поручи по красному бархату.

Надо, надо к Софье Алексеевне ехать. Который день в покое своем сидит, видеть никого не хочет. Да и то сказать, кого увидишь, с кем словом перекинешься. Чернички в Новодевичьем быстрехонько овечьи шкуры скинули. Волчатами глядят: не упустить бы чего, вовремя с доносом к игуменье добежать. Одна перед другой стараются. Игуменья и рада бы их прогнать, да тотчас во дворце известно будет. Самой поплатиться придется. Вчерась после всенощной мимо проходила, бросила: по нынешним временам лучше не встречаться, промеж собой не говорить. Авось обойдется, попритихнет. Глаза в пол утупила, губы еле шепчут. Страх. Он из людей тварей делает ползучих, ядом наполненных. Одним страхом все дышат. Присматриваются: как дальше жить, кому служить. О милостях Софьиных и думать забыли.

А ехать надо. Новые вести о Голицыных пришли. Может, и обошлась бы царевна-сестрица без них, так другие доложат постараются — на меня гнев обратит. Досадовать будет. Не раз говорила: из твоих рук, Марфушка, каждое лекарство легче принять, хоть горечь полынную. Какое уж тут лекарство. Лечиться от любови своей неразумной раньше надо было, сердце свое сдерживать.

Все предали. Федька Шакловитый не столько знал, сколько сочинял, думал жизнь свою паскудную чем ни на есть спасти. До самой казни, как из дырявого мешка, наветами злобными сыпал. Казнили, слава Тебе, Господи, хоть и не след так говорить. А по наветам снова князь Василия в места сняли. Яренск им теперь не показался. В Пустозерский острог приказали везти, в низовья Печоры. Не бывать бы счастью, да несчастье помогло. Море разбушевалося — дальше Мезени суденышку не пройти никак. В Москву отписали, какое решение будет. Наталья Кирилловна милость великую оказала: в Мезени остаться разрешила. С ее слов Петруша головкой только мотнул: в Мезени так в Мезени, только бы головы не морочили, от потешных да попоек не отвлекали. Сказывают, матушка с супругой неделями государя не видят. Сидят две царицы горюют, в окошко выглядывают, наследничка качают, уговаривают. А государю Петру Алексеевичу и горя мало. Ночевать и то во дворце перестал: все в полку, все на полях Преображенских. Знал бы батюшка покойный! Книги последние из Преображенского дворца выкинуть велел: всему, мол, выучился, все превзошел. Только у дьяка Виниуса Андрея языку голландскому учится. О заморских странах мечтает, будто своей державы мало. Товарищам своим беспутным недавно сказал: развестись с Евдокией надо. Не нужна она мне.