– И я не шучу! – добавил он, глядя в потрясенные лица Эльги и Асмунда.

* * *

Однако угрозы сватовства престарелого жениха оказалось недостаточно, чтобы удержать Эльгу дома. В тот же день княгиня объявила в гриднице, что едет вместе с сыном в Плеснеск, к Етону – показать живого Святослава, напомнить о долге союзника, попросить помощи. Принялись спешно готовиться к новому походу: путь предстоял сухопутный, требовались не лодьи, а лошади. На этот раз решено было взять с собой витичевскую сотню, а Ивора с его людьми оставить отдыхать.

Отбирали самых лучших из оружников, чтобы восполнить потери в гридьбе. Киев волновался: княгиня снова собралась в поход. Никогда такого не было, чтобы жены и матери князей пускались в дальние разъезды, но к Эльгиной непоседливости начали привыкать. Даже гордились: наша-де не чета прочим.

В последний вечер перед отъездом Эльга заглянула на Свенельдов двор: проститься с Утой. Оба Свенельдича уезжали, покидая дома трех беременных жен. Мистина предлагал Люту остаться и отдохнуть, но тот взмолился: ты хочешь, чтобы я самое горячее время дома с бабами просидел? Мистина улыбнулся: в восемнадцать лет устаешь, только когда ничего не происходит. «А если нам опять попадутся те бесы в белых свитах, то я их скорее узнаю, чем кто другой!» – доказывал ему Лют, и это была правда. Лют, десять лет проживший при отце близ Искоростеня, знал древлян лучше, чем кто-либо из киян.

Уте оставались до родов две-три седьмицы, и ясно было, что родит она, пока и сестра, и муж будут в отъезде. Обняв ее, Эльга не находила слов. Ута не молодушка – окажись шестые роды ей не по силам, и они никогда не увидятся больше… Эльга с детства любила сестру, но с годами начала понимать, что по доброте, преданности, стойкости мягкая, кроткая, немногословная Ута не имеет себе равных среди жен.

– Если бы не эти беды, ни за что я бы тебя в такое время не покинула! Но я должна Святшу живого Етону показать, пока наше наследство плеснецкое не увели.

Ута кивнула. Вместе со Святославом ее снова покидал Улеб, ее первенец, но она не жаловалась. Для такой доли он и был рожден.

– Ты слышала… – начала она, – ко мне утром Ростислава заезжала…

– Ой, и как она? Все убивается?

– Ну а как же? – тихо ответила Ута. Она плохо спала по ночам, и не раз ей являлась мысль: Улеб ведь тоже ровесник Святослава, могли и его за князя принять. – Она мне рассказала… Ты не слышала – нынче утром старая Убава померла.

– Вот как? – Эльга потрясенно уставилась на нее. За хлопотами этих дней она почти забыла о ночи на могиле Венцеславы. – Отчего…

Но какую искать причину для смерти старухи на конце восьмого десятка? Наутро после призывания мертвой Убава не поднялась с постели. Пролежала она так два дня, не принимая пищи и питья, а на третий тихо отошла. Видно, последние искры жизни угасли от дыхания Нави, и Забыть-река унесла старую. Угоровичи по ней не сокрушались: свершилось то, что давно должно было свершиться, и неестественно долгое пребывание столь древней старухи среди живых уже начало людей пугать.

Но Эльгу эта смерть потрясла. Словно судьба таким образом напомнила ей про их договор и наложила незримую печать.

* * *

Отправляя гонцов на Волынь, к князю Людомиру, Благожит не ожидал, что тот пожалует сам. В Хотимирле уже имелся один знатный гость: юный Милокрас, сын луческого князя Унемысла, с тремя старшими родичами по матери. Они прибыли в ответ на приглашение посостязаться за руку Благожитовой дочери, и приглашение пришлось кстати – Унемыслу боги послали семь сыновей. Двое старших уже были женаты, а Милокрас, третий, ровно как в сказании, очень обрадовался возможности сесть на стол тестя.